Фасциатус (Ястребиный орел и другие) - [123]

Ведь образование у нас, какую эпоху ни возьми, всегда ― передний фронт. Где не столько стрелять приходится, сколько окапываться. Но их нет, уехали. Хотя это, мо­жет, и не самое главное, уехали и уехали, главное ― чтобы мосты не жгли.

Это у какого же французского театра эмблема ― пчелиный рой? Не помню. Мол, летите пчелы, кто куда, летите хоть по всему свету, но потом собранную пыльцу не­сите назад в свой улей… Так же и нам наши люди везде нужны, а уж даже плохоньк­ий лазутчик «в тылу врага» или толмач в лагере союзника для армии, поди, не мень­ше рядового в окопе ценятся. Хотя мы такие тонкости лишь задним числом обдумы­ваем (если обдумываем), уже после того, как любого, перешедшего фронт, без суда, за дезертирство или за предательство, к стенке…

Нуда ничего. Бог даст, всегда будут в родных кафедральных коридорах с выщерб­ленными паркетинами такие же студен­ты с горящими глазами, с увлеченно­стью природой и с жаждой путешествий, как и много лет назад. Такие же, как и сей­час, неугомонные аспиранты, в которых накопленное за пять студенческих лет сплавляется с радостным предвкушением «всамделишного» вхождения в профес­сиональную науку. (Помните, как я перед сдачей аспирантского экзамена бороденку отпустил? Цирк).

Будут преподаватели, которые, как вы все, не скупятся на время, уделяемое сту­дентам, и не щадят живота, протаптывая ту самую, порой неприметную и теряющую­ся в передрягах будней, спасительную тропинку традиций и связи времен. Тро­пинку, в конечном счете пробивающуюся через все дебри и колдобины и выводящую всех нас на наш главный жизненный путь, уж как ни сторонись высоких слов.

И будет дух экспедиций и практик, остающихся в памяти пережитыми вместе при­ключениями, опасностями, счастьем об­щения, вдохновением открытий, дружбой, любовью, образами дальних стран и предчувствием будущих свершений.

И будут новые и новые достойные буквы, встающие на свое особое место в слав­ный кафедральный «генетический код»… Только так и может быть.

Ведь не зря же корифеи фундамент закладывали. Сергей Палыч, бывало, как по­смотрит из‑под косматых бровей, серд­це сразу холодеет; какие уж там после этого первичные почки или вторичные рты… А он сидит на своем кресле с подлокотникам­и, в профессорской феске и со спокойствием парящего над реальностью, игнорируя истеричные административ­ные запреты («Курение в здании факультета категориче­ски запрещено!»), отламывает фильтр от сигаретки, вставляя ее в длинный проку­ренный мундштук…

А как там Михеич? Все так же с утра за столом, немым укором всем нам ― про­стым смертным, живущим в суете? Важ­ное это дело ― постоянство.

Вот, например, в зоологической аудитории на боку у чучела акулы всегда мелом написано имя правящего американского президента. Сами знаете: так было в мою бытность первокурсником, так же было и когда я защищал в этой аудитории диссерт­ацию (пришлось перед сбором Ученого совета влезть на стул и стереть надпись мо­крой тряпкой, от которой потом выступили белесые разводы), так же и сейчас, когда я сам читаю там лекции. Президенты меняются, многострадальная акула, застыв с зубастой оскаленной улыбкой, бессменно олицетворяет коварный империализм. На­дежная акула….

Эх… Правильно все‑таки Михеич, Мудрый Дед, пожелал мне на обмыве после за­щиты проработать на кафедре всю жизнь: дом родной; где ни шляешься–мотаешься, а знаешь, что в конце концов вернешься сюда».

ПЕНОЧКА В ТАРУСЕ

Си­дел однаж­ды могущес­твенный Сулейм­ан на троне в окружении людей и пери, дивов и джиннов, птиц и животных, и из трепетного благоговения перед его неска­занной мудростью никто не решался вы­молвить слово. Одна лишь птица Сар, вз­махнув крылом, издала некий странный звук…

(Хорас­анская сказка)

«2 июня. Здравствуйте, Люся Николаевна!

Сами видите, занесло меня, елки на фиг, завел песню про пенаты.

Хорошо, а геофак? Уж Вы‑то знаете, что моя альма–матер точно состоит из двух колыбелей. Учась на геофаке, курсо­вые про птичек делал, бегая через двор в сосед­нее здание на биохим, на кафедру зоологии. И все спрашивал себя, по­мню: мол, в чем же дело? Два одинаково облупленных школьных здания в ста метрах напротив друг друга, два факультета одного института, студенты вечно вперемешку, а дух об­щения на этих факультетах разный. На биохиме всегда были как‑то заметнее звезды–индивидуальности. На геофаке тоже хватало ярких личностей, но там всегда главнее было не­передаваемое ощущение братства и единства. Может, в Тарусе все дело?

Да–а, Таруса цементировала многое. Объективно подумать ― ничего примеча­тельного: антропогенный ландшафт, сама база ― далеко не новая, далеко не самая комфортабельная и постепенно разваливающаяся… Но то‑то и оно, что Таруса была всем нам очень важным. Утренним туманом над Окой и Таруской. Традициями и ду­хом российской интеллигенции; приближением и сопричастностью к славным ли­тературным именам. Провинциальной негой деревенско–городских улиц, покрытых не асфальтом, а травой с гусиным по­метом. Серыми от времени и солнца деревен­скими заборами и раскрашенными наличниками над яркими головками астр и хри­зантем. Горшками с геранью на окнах. Узнаваемой неустроенностью многого вокруг. Нашим собственным вдохновени­ем, смехом, удалью и любовью, рождающимися среди всего этого и благодаря всему этому.