Фартовый человек - [70]

– Почему? – удивилась Ольга. – Это же выдаст его намерения.

– Они о таком не думают, что их что-то выдаст, – заявила Настя. – Человек по своей природе вовсе не злодей. Он должен всегда найти себе оправдание. Убийца оправдывает себя тем, что убитый, дескать, был скверным типом, недостойным жить, и все такое. Поэтому-то психология так часто помогает раскрыть преступника.

– Умная ты девушка, Настя, но иногда такие глупости говоришь! – сказала Ольга в сердцах. – А Марусю наверняка налетчики убили.

– Ты же только что твердила, что доктор.

– Это я так, чтобы тебя позлить…

Обе замолчали, и вдруг им стало очень грустно. С Марусей они расстались уже довольно давно – если судить по нынешним временам, когда и месяц считается за долгий срок, – но только сейчас начали за ней по-настоящему скучать. Даже мысль о том, что не придется возвращать Марусе ее красивый воротничок, навевала на Ольгу уныние и тоску. Вот так уходит человек навсегда, больше не пошепчешься о тайном, не выпьешь вместе чаю, не вернешься со смены с подругой, всегда готовой поболтать и помечтать… Странно, что Марусю сгубила любовь. Маруся ведь была совсем простая. Не маркиза, даже не дворянка.

– Согласно психологии, обычно с ума сходят люди хорошо образованные, начитавшиеся книг, – заметила по этому поводу Настя.

Ольга не выдержала:

– Ни гроша, похоже, она не стоит, эта твоя психология.

Настя не стала возражать и спорить. Вздохнула да и признала:

– Выходит, так…

* * *

Юлий долго колебался – пересказывать ли Ивану Васильевичу легенду о Фартовом человеке. С одной стороны, эта история как будто бы снимала с Юлия все подозрения, потому что какой у Юлия фарт! Попадался сразу – и порой за то, чего вовсе не совершал. С другой стороны, Юлий не без оснований подозревал, что следователь попросту посмеется над ним. Не в лицо, конечно, и не откровенным смехом, а просто глянет с юмором – и все, прощай, Юлий, иди вешайся, потому что если на тебя эдак смотреть начинают, твое время коптить небеса явно иссякло.

Когда Юлий все-таки зашел к Ивану Васильевичу (его уже знали и пропустили; очевидно, следователь не сомневался в том, что Служка придет еще не раз, и отдал соответствующие распоряжения), тот был занят разговором с доктором Левиным. Юлию он указал на подоконник, где тот и уселся, молча наблюдая за допросом.

Странно, что Иван Васильевич допустил практически постороннего человека к допросу. «А может, я теперь не посторонний», – подумал Юлий, качая ногой.

Дзюба сидел за соседним столом и писал. То ли записывал ход допроса, то ли излагал какие-то собственные мысли. Лицо его выразительно двигалось. Юлий впервые видел такое разнообразие гримас, обозначающих мучительные раздумья.

– Мы работаем по вашему списку пропавших драгоценностей, – сказал Иван Васильевич.

Доктор Левин сильно беспокоился. Он ерзал на стуле, сжимал руки между колен.

– Видите ли, Фаина очень огорчена… Дело вовсе не в стоимости похищенного, хотя это, разумеется, играет роль… Но память… Она любила эти вещи.

– Мы в любом случае продолжаем поиски, – заверил Иван Васильевич. – Ювелиры уже оповещены, так что при малейшем подозрении…

– Да, да, – бормотал доктор Левин.

– Мы вызвали вас для того, чтобы уточнить некоторые детали, связанные с убийством, – продолжал Иван Васильевич.

– Фаина безумно расстроена, – сказал доктор Левин, блуждая глазами по голому кабинету. – Она успела привязаться к Марусе… к гражданке Гринберг. Постоянно плачет. Пройдет мимо ее бывшей двери – и плачет. Хоть бы вы скорее задержали этих бандитов! – прибавил он в сердцах.

– Возможно, вас удивят мои слова, – произнес Иван Васильевич, – но мы убеждены в том, что это убийство совершено отнюдь не членами банды, вас ограбившей.

– Что? – сдавленно вскрикнул доктор.

Иван Васильевич сказал:

– Служка, подайте доктору воды.

Юлий сполз с подоконника, вышел в коридор, прошел до служебного помещения, где стоял холодный самовар, и нацедил в стакан воды.

«В лакея меня превратили, – думал Юлий, почему-то без обиды. – Сначала Дзюба гонял, теперь Иван Васильевич… Очевидно, так выглядит искупление грехов. Тоска».

Доктор выпил, сунул неприятно прыгающий стакан обратно в руку Юлия. Юлий со стаканом вернулся на подоконник. Ему хотелось послушать продолжение разговора, хотя сидеть на подоконнике с пустым стаканом в руке было очень глупо.

– Для этой банды нехарактерно совершать подобного рода убийства, – продолжал следователь. – Люди не склонны изменяться или изменять своим привычкам. Пантелеев – артист, чрезвычайно хладнокровный и уверенный в себе. Он обладает способностью подавлять волю своей жертвы и даже принуждать ее к сотрудничеству. Судя по тому, что нам известно о гражданке Гринберг, подавить ее волю было нетрудно. Вряд ли она оказывала сопротивление, тем более такому привлекательному мужчине, как Пантелеев.

– На что вы намекаете? – возмутился доктор. – У нас приличная квартира, и мы бы не пустили к себе, конечно, такую женщину, которая…

– А вы на что намекаете? – прищурился Иван Васильевич. – Я говорю о том, что Гринберг послушно дала себя связать и никак не проявляла возмущения, пока шел грабеж. Это ведь ваши показания.