Фартовый человек - [48]

Молодой оперативник смотрел на него нетерпеливо.

– Прошу вас, повторите, – сказал Иван Васильевич, проделав все эти бодрящие манипуляции. – Я не вполне расслышал.

– Взяли двоих с богачевскими соболями, – послушно повторил оперативник.

На нем была кожаная куртка, поблескивающая от влаги: только с улицы, а на улице дождь. Весна, будь она неладна. Затяжная, с мокрым и резким, как кашель, ветром.

– Хорошая новость, – спокойно обрадовался Иван Васильевич. Он встал, одернул френч, пригладил волосы. – Где они?

– Здесь. Прикажете ввести?

Иван Васильевич опять сел. Хорошо, что никуда сейчас не надо идти под дождем, подумал он с благодарностью.

– Откройте форточку, – попросил он.

Молодой сотрудник встал сапогами на табурет, открыл форточку. В кабинет потекла прохлада. Иван Васильевич глубоко вздохнул, улавливая струю свежего воздуха. Окончательно проснулся, достал нужную папку, взял бумагу и посмотрел на карандаш, но прикасаться к нему не стал.

– Ладно, – промолвил он, – а теперь закройте форточку и ведите… этих.

Он опустил голову, перечитывая заявление от пострадавшего Богачева. Мехов было похищено на двадцать миллиардов. Приличная сумма, прямо скажем. И еще осталось.

Преступление настораживало не столько размахом, сколько тем, что оно было очень тщательно спланировано. Налетчики точно знали, куда идут, где брать вещи и когда лучше нанести визит в богачевские апартаменты. И точно так же четко сработали они через две недели, обчистив доктора Грилихеса.

Банда новая, думал следователь, раньше так не действовали. Большинство налетчиков – и прежде, да и теперь – палят во все, что движется, забирают все, что под руку попадется, а потом направляются прямиком в модный ресторан и спускают награбленное под крики, драки и цыганское пение.

В образе мыслей главаря налетчиков следователь явственно ощущал нечто знакомое. Получив донесение о втором налете – близнеце первого, Иван Васильевич положил ладонь на исписанную бумагу и выговорил слова, произносить которые ему очень и очень не хотелось:

– Такое впечатление, будто орудует один из моих сослуживцев.

Но теперь, с появлением следа, словно бы чьим-то благодетельным мановением неприятное впечатление было смазано и, возможно, скоро окажется, что оно было ошибочным. Когда у зла появляется лицо, а у лица – имя, можно начинать действовать.

Впрочем, лица, возникшие в кабинете, можно было бы охарактеризовать как «зло россыпью, пятак кучка». Иван Васильевич на таких насмотрелся и обычно предпочитал сбагривать их кому-нибудь другому. Мелкая спекуляция, торговля краденым, но не из первых рук, как водится, а уже из вторых-третьих, от перекупщика.

Оба арестованных были напуганы.

Один держался более уверенно и был постарше, потолще; он напоминал персонажа русской сказки из иллюстрированной хрестоматии для младшего возраста: мягкие светлые волосы на пробор, красноватое, чуть помятое лицо, улыбка одновременно и заискивающая, и хитроватая. Второй был посуше, почернее, позлее, и боялся он гораздо больше, чем его товарищ.

К нему первому Иван Васильевич и обратился:

– Имя.

Тот как будто очнулся от сна, полного кошмаров, вздрогнул и боязливо уставился на следователя.

– Что?

– Имя свое назовите.

– Игнатьев.

– Хорошо, Игнатьев. Что вы можете сообщить по существу дела?

Его компаньон шевельнулся и спросил:

– Почему нас здесь держат?

Иван Васильевич сказал молодому сотруднику:

– Выведите этого гражданина в соседнюю комнату.

Второго развернули лицом к двери и вывели. Тот протестовал, но с таким видом, будто больше забавлялся.

Иван Васильевич опять обратился к Игнатьеву:

– А вы знаете, почему вас здесь держат?

– Взяли в магазине, – сказал Игнатьев, глядя в сторону. Белки глаз у него были желтоватые, болезненные, радужка – ярко-коричневая, какого-то неестественного цвета.

Молодой сотрудник вернулся с корзиной и поставил ее Ивану Васильевичу на стол. Следователь опустил руку в корзину, нащупал что-то мягкое, пушистое и вынул соболиную шкурку.

При виде мехов Игнатьев весь сжался.

– Узнаете? – сказал Иван Васильевич безразличным тоном, показывая, что вопрос представляет собой чистую формальность.

Игнатьев отмолчался.

Иван Васильевич сказал:

– Вас взяли с этой корзиной, когда вы пытались продать в меховом магазине этих соболей. Чему имеются свидетели.

– Тогда зачем спрашиваете? – буркнул Игнатьев.

– Вы корзину узнаете?

– Узнаю.

– И меха эти узнаете?

– Да.

– Чьи они?

– Наши, – сказал Игнатьев. – Мои и его, Крылова. – Он кивнул на закрывшуюся за его товарищем дверь в соседний кабинет. – Наш мех. А что?

– Вы его со своего загривка снимали или, виноват, с загривка гражданина Крылова? – мягко спросил Иван Васильевич.

Игнатьев поперхнулся и уставился на следователя злющим взглядом.

– Издеваться хочете? Ладно, ваш верх, вы и издевайтесь. Воздастся вам когда-нибудь. Узнаете, как оно – перченые слезы хлебать.

Иван Васильевич смотрел на Игнатьева с глубокой, застарелой скукой. И ничего не говорил. Игнатьев опустил голову, задумался о чем-то.

Выждав недолго, Иван Васильевич опять спросил:

– Откуда у вас этот мех?

– А почему вы Крылова не спросите? – взъелся Игнатьев. – Почему меня одного пытаете?