Фарт - [52]

Но, когда я углубился в заросли, то вспомнил, что Педро кроме змей упоминал еще ягуаров, кугуаров и оцелотов. Вся эта разнокалиберная компания – просто кошки, и они любят свежее мясо. После вчерашнего мое мясо вряд ли можно было назвать свежим, но кто из этих хищников будет разбирать? Оцелота, правда, можно было не бояться – он небольшой, вроде пятнистой рыси с длинным хвостом и кисточками на ушах, а вот кугуара называют еще пумой, а то и горным львом. И от львов нужно держаться подальше. Да и от ягуаров тоже, потому что во множестве приключенческих романов, прочитанных мной в детстве и юности, герои то и дело вступали в схватку с ягуарами, прыгавшими на них из кустов и прочих укрытий. Наверное, подумал я, ягуары любят нападать на одиноких пешеходов, забравшихся в джунгли, и, замедлив шаги, стал внимательно поглядывать по сторонам. Моя подозрительность усиливалась благодаря похмелью, которое посадило меня на измену, и к водопаду я вышел озирась, как шпион в приступе белой горячки.

Вспомнился советский фильм про войну, герой которого, военный летчик, каждые двадцать секунд смотрел назад, не сел ли ему на хвост фашистский аэроплан, причем делал это как в воздухе, так и на земле. У летчика, конечно, было не все в порядке с головой, но кто сказал, что у меня сейчас головка в порядке, я бы так сказать не рискнул…

Ту водичку, которую я увидел, было трудно назвать водопадом, однако вода действительно падала, правда, метров с двух, а сама речка была в ширину всего метров пять. Водопад без всякого рева и шума низвергался в небольшой пруд величиной с волейбольную площадку, и до Ниагары ему было далеко, как рогатке до гранатомета, даже подствольного. Пруд был окружен живописными зарослями, и вообще все это место было довольно привлекательным как для художника, так и для отдыхающего, которым я временно являлся.

Выйдя к воде, я еще раз огляделся, но ни ягуаров, ни оцелотов поблизости вроде бы не было. Змей, полосатых или серых, тоже не наблюдалось. Тогда я решительно разделся и, зажав в правой руке мыло, а в левой зубную щетку и тюбик с пастой, осторожно спустился в теплую воду. Пруд этот на самом деле был просто расширением русла речки, и вода в нем была прозрачная и чистая. Осторожно ступая по каменистому дну, я подобрался к водопаду и встал под его толстые медленные струи. Ощущение, которое я испытал при этом, сразу же наполнило меня презрением к любому, даже самому хитрому и дорогому душу. Я тут же поклялся себе страшной клятвой, что если мне когда-нибудь удастся оторваться от гнавших меня по жизни обстоятельств и людей, да еще и с деньгами, то я либо поселюсь там, где есть такой небольшой водопад, либо организую его там, где буду жить.

Стоя под тяжело и мягко падавшей на меня водой, я с наслаждением чувствовал, как она вымывает из меня похмелье, как я становлюсь все более чистым и свежим, но тут мне в голову пришла новая мысль. И похмелье тут было ни при чем.

Пираньи.

А я, между прочим, был совершенно голым.

И, представив себе, как стая голодных рыбок с непропорционально большими угловатыми и зубастыми челюстями подплывает к тому, что болталось у меня между ног в ласковых струях лесной речки, я подскочил и, выбравшись из-под водопада, со страхом уставился в прозрачную воду.

Там, естественно, никого не было.

Ни пираний, ни крокодилов, вообще никого.

Зато на берегу стояла Кончита и, прикрывшись рукой от солнца, светившего ей в лицо, смотрела на меня. Погруженный в мысли о пираньях и об опасности, которой могло подвергнуться мое мужское вооружение, я не заметил, как она вышла из леса.

В другой руке Кончита держала за соломенные ручки оплетенную бутыль литров на пять. Помахав мне рукой, она поставила бутыль на землю и стала раздеваться. Я сразу понял, к чему идет дело и, прикинув, что мне не избежать горячих и упругих объятий этой сеньориты, весело улыбнулся и, помахав ей рукой в ответ, сказал:

– Привет, Кончита! Тоже решила окунуться?

– А я купаюсь тут каждый день по нескольку раз, – ответила она и скинула с себя последнее, что на ней оставалось.

А именно – узкие ярко-зеленые трусы, которые приятно контрастировали с ее смуглым телом. После этого она встала прямо и, глядя на меня, заулыбалась самым недвусмысленным образом. Она давала мне возможность как следует рассмотреть и оценить ее прелести и не скрывала этого. Когда наконец она сочла, что предварительный осмотр можно считать законченным, то пошлепала себя по бедрам и спросила:

– Ну как, я нравлюсь тебе?

Вопрос был не из простых.

То есть, конечно, она была девушкой что надо, однако не совсем в моем вкусе. Крупные груди с почти черными большими сосками торчали вперед, совершенно игнорируя силу земного притяжения. Это производило хорошее впечатление, но, на мой взгляд, они были несколько великоваты. Так же крупноваты были и задорно подрагивавшие круглые ягодицы, которые тоже, если так можно сказать, торчали. Но талия была узкой, живот – подтянутым, ноги – длинными, и вообще во всем ее теле угадывалась гибкость и живость. А то, что она вся упругая и горячая, я уже знал.

Я смотрел на нее, как на незнакомую вещь, и постепенно начинал понимать, что у нее к чему и как воспринимать ту или иную выпуклость или впадину. Эта эстетика женского тела была для меня новинкой, и я рассматривал Кончиту, как новую книгу. С недоверием, но с постоянно растущим удовольствием. Некоторые детали ее тела по привычке казались мне неправильными, но, стоило только присмотреться чуть внимательнее, в них открывались новые и интересные, хотя и непривычные, свойства.