Фарт - [42]

А начинал великий делец, стратег, злодей и наркобарон с нуля, и даже меньше, чем с нуля, он был просто никем, у него не было даже имени. Его родители, правоверные католики, конечно же, крестили его, правда, несколько с опозданием, почти через год после рождения. В их лежащей высоко в горах деревушке не было ни церкви, ни священника, отец маленького Хуана большую часть года проводил на пастбище среди ламальпако и, как перешептывались вполголоса деревенские кумушки, именно с ними удовлетворял свои естественные мужские потребности.

Но, время от времени спускаясь с гор, он успешно настрогал двенадцать детей, из которых троих он так и не увидел, они родились и умерли в его отсутствие. Так же, в отсутствие дорогого папаши, родился и Хуан.

Мальчик рос здоровым, до черноты смуглым, молчаливым крепышом.

– Кто это? – спросил отец, в очередной раз спустившись с гор.

– Твой сын, – робко ответила жена, – надо бы его крестить…

Отец потрогал ползающего по грязному полу сына кончиком сапога: «Когда погоню волов на ярмарку, тогда и окрестим». Потом присел на корточки, потрепал малыша за жесткие черные волосы, заглянул в глаза и спросил:

– Сколько ему лет?

– Ему три месяца, – гордо ответила мать.

– Врешь! – спокойно сказал отец и вышел из дому.

Остаток дня он пил в кантине вино, а спать пошел в хлев, вместе с волами и альпако. Постепенно он привык к существованию еще одного, не похожего на остальных, ребенка. Но в глубине души всегда считал его не своим, бастардом. И когда Хуан Гарсия стал тем, кем он стал, отец, узнав об этом, сказал:

– Мой сын был бы пастухом!

В деревне, где он родился и рос, его никто, кроме матери, не называл по имени. «Эй, мучачо! Парень!» – окликали его, если он был нужен. Так же относились и к другим детям, но Хуан ощущал это особенно. «У меня есть имя!» – кричал он в ответ взрослым и бессильно сжимал кулаки. Взрослые в ответ смеялись и продолжали звать его мучачо…

– Это не мальчик, это эль анималь пекеньо – маленькое животное, намучаешься ты с ним, Мария, – сказал как-то староста-алькальд его матери. – Лучше бы он умер, – добавил он и перекрестился.

И настал день, когда Хуан Гарсия умер для своих родных…

Когда ему исполнилось десять лет, он почувствовал себя мужчиной – возбуждался при виде девушек и пачкал простыни по ночам, мать отнеслась к этому спокойно – годы идут, рано или поздно это должно было случиться, ее смущало только, что случилось это, пожалуй, слишком рано. А когда он стал приставать к одной из своих старших сестер, его отправили спать в хлев.

Его ждущие женихов сестры отличались не красотой, а буйными, рано созревшими телами и звериным бесстыдством и похотью, каждую ночь одна из них, а то и несколько сразу, приводили своих парней в хлев, жарко ворочаясь с ними в сене и пугая дремлющих коров стонами и визгом. В такие ночи Хуанито забивался в самый дальний угол сарая, сворачивался калачиком и сидел, крепко сжав кулаки и стиснув зубы, чтобы бессильно не застонать вместе с сестрой. Он не смыкал глаз до утра, чтобы не пропустить тот момент, когда девушка пойдет к колодцу и он, сжав ладони внизу своего живота, увидит, как она будет мыть свое нескладное мускулистое тело с короткими ногами, большой грудью и ягодицами, выдирая остатки засохшей спермы из густых черных зарослей внизу живота.

Именно тогда, сидя на корточках у приоткрытой двери хлева, он решил, что когда он вырастет и станет настоящим эль омбре – мужчиной, у него будет много девушек, которых он – Хуан Гарсия – будет любить всю ночь напролет, и девушки эти будут совсем не такими, как его сильные, похожие на домашнюю скотину сестры. Это будут высокие красавицы с белой кожей и светлыми волосами, и предаваться любви они будут с нежностью и лаской, а не распугивая своим рыком животных и птиц.

Однажды утром, придя в хлев, чтобы подоить скотину, его мать Мария не нашла там Хуана, двух коров и быка, зато обнаружила измученное, полуживое тело средней дочери Микаэлы и заколотого вилами жениха Микаэлы – Романо. Мария все поняла, она не поспешила к алькальду, не стала снаряжать погоню за беглецом, который, конечно, не успел уйти далеко, она решила, что так будет лучше для всех – для нее, для Хуана и для деревни, лучше и спокойнее. Хуану Гарсии тогда было тринадцать лет.

Продав за бесценок коров и быка первому попавшемуся торговцу в том самом городке, где проходили ярмарки и где его с опозданием крестили, дав имя в честь ученика Христа апостола Иоанна, Хуан Гарсия купил билет третьего класса на ближайший поезд, идущий в сторону побережья, и навсегда исчез из жизни своей семьи, словно умер для них.

Кем может стать молодой здоровый деревенский парень, очутившийся в городе без денег, жилья и документов? Парень, который не только не владеет ни одной из нужных в городе профессий, но и плохо умеет читать и писать. Скорее всего, он станет бандитом, вором или грабителем. Хуан Гарсия стал уличным бойцом, одним из тех, кто по старинному обычаю по воскресным и праздничным дням дрался на рыночных площадях, получая за это немного денег, хлеб, вино и овечий сыр.

Заработанного едва хватало, чтобы скромно дожить до следующего воскресенья, дня, когда традиционно проводились бои, но Хуан был почти счастлив – он был свободен, он зависел только от самого себя, своей силы и ловкости, – и его впервые в жизни стали называть по имени, сперва Хуанито, как самого младшего из городских бойцов, через несколько месяцев – Хуан, и немногим позже – безжалостный Хуан, потому что он стал сильнейшим среди прочих. Когда жители городка Сан-Лоренсо, где он обосновался, говорили: сегодня дерется Хуан! – все понимали, что речь идет именно о нем – Хуане Гарсии – и спешили, чтобы посмотреть на непобедимого бойца. У него было уже почти все, о чем он мечтал в деревенском хлеву, – скромная квартирка в бедняцком квартале, много сытной здоровой еды и много женщин. Женщины эти, правда, были проститутками, но отдавались ему бесплатно, и сутенеры сами каждый вечер приводили ему тех, кто помоложе и посвежее, чтобы потом с гордостью сказать, с моими девушками спит сам непобедимый Хуан! Хуану Гарсии было тогда шестнадцать.