Фарт - [38]

Он приехал в Лос-Анджелес совсем недавно, и поэтому его приходилось вводить в курс дела, рассказывая о вещах, которые для остальных были понятными и простыми.

– А во-вторых, – продолжил Карапуз, – на него латиносы наезжают, и это уже гораздо серьезнее.

– Латиносы? И что им нужно?

– По большому счету – ничего, но русских стало теперь так много, что они боятся, как бы у них не отобрали поляну. Вот они и наезжают. Просто приедут, нахамят, сломают что-нибудь… В общем – организовывают беспокойство.

– Понятно, – кивнул Пинцет, – хотят, чтобы мы испугались и убрались подальше отсюда.

– Примерно так. Ну а мы, стало быть, их тормозим.

– Ага! – заржал Барыга, – этих мы ништяк затормозили!

– Ништяк, – согласился Карапуз, – но будем тормозить еще больше. Слышал, что Знахарь говорит?

– Не, не слышал, – Барыга сделал заинтересованное лицо.

– А я слышал, что этот Знахарь, – Пинцет помялся, – ну, в общем, это…

– Что – это? – нетерпеливо спросил Карапуз.

– Ну, это… Еврей он будто бы, вот что.

От удивления Карапуз прозевал поворот, и «БМВ» выскочил на газон.

Скорость была невелика, и пропахав в зеленой траве две короткие черные борозды, машина остановилась.

Карапуз повернулся к Пинцету и, давясь от смеха, спросил:

– Это кто же тебе такую херню прогнал?

Сидевшие на заднем сиденье братки ржали, а Пинцет, обиженно задрав подбородок, неохотно ответил:

– Ну, кто-кто… Менты рассказали, когда я в прошлом году под амнистию попал.

– И что же они тебе рассказали?

– А то, что он агент международного сионизма, и его настоящая фамилия не Разин, а Разман. И что евреи всего мира хотят руками братков все богатства к себе прибрать. Мол, когда он, Знахарь то есть, Америку раком поставит…

Карапуз повертел пальцем у виска и сказал:

– Насмешил ты нас, конечно, здорово. Но только ты это где-нибудь в другом месте не скажи. Могут понять не так, и тогда будут у тебя неприятности. Большие неприятности.

Карапуз посмотрел в зеркало, включил задний ход и медленно выехал с газона.

Когда «БМВ» снова оказался на асфальте, Карапуз, задумчиво глядя на дорогу, сказал:

– Знахарь – это тебе не ты или я. Это – фигура. Вор в законе, авторитет, несколько ходок, и что ни ходка, то побег, несколько побегов, а один даже на ракетном ранце.

– Да ну! – изумился Пинцет.

– Точно говорю. Братва не даст соврать.

На заднем сиденье дружно закивали.

– Прямо из двора «Крестов». Там концерт шел в честь трехсотлетия Питера, так он прямо со сцены – вжик! Только его и видели. Потом по телевизору показывали. Там эти музыканты снимали все на любительскую камеру, чтобы потом хвастаться, какие они хорошие ребята, перед зэками, мол, выступают, и заодно это сняли. А после того как все кончилось, пленочку на Чапыгина отнесли, и вечером, в новостях…

– Ну дает! – восхитился Пинцет.

– А народу он завалил… Человек пятьдесят только сам. Лично. Ну и вокруг еще полегло.

– Это что – там, в «Крестах»? – не понял Пинцет.

– Тьфу, блин! – Карапуз объехал белку, нахально выскочившую на дорогу, – какой же ты непонятливый! Не в «Крестах», а вообще, – за свою жизнь. Про него такие легенды ходят – закачаешься. Ты у братков поспрашивай, они тебе расскажут.

– Ладно… – Пинцет недоверчиво повертел головой, но вслух своих сомнений высказывать не стал.

– Знахарь, он… – на лице Карапуза засветилась сдержанная гордость за своего соотечественника, – он, скажу я тебе, настоящий русак. Россия еще всем покажет!

– Россия – вперед! – раздался с заднего сиденья голос Фюрера.

– А ты что, за «Спартака» болеешь? – оживился Пинцет и повернулся к нему.

– Ну!

И разговор перешел в область футбольных соображений.

* * *

Джип, в котором сидели Сервантес и трое его амигос, стоял в пятидесяти метрах от магазина Самуила Шапиро. Сам Шапиро, которого постоянные покупатели из числа натуральных американцев называли Сэмьюэлем или просто Сэмом, торчал за прилавком и, шевеля губами, отсчитывал деньги, которые через десять минут должен был передать посланникам Коли Швейка, наместника Знахаря в Лос-Анжелесе.

Сервантес, как старший группы, знал, что нужно делать, и поэтому достал из кармана четыре трубочки кокаина. Это был совершенно новый вид упаковки, и если бы его можно было запатентовать, как в свое время сделали изобретатали шариковой ручки и банки для пива, то автор этой оригинальной идеи, тридцатилетний Уилли Квадропулос, стал бы богат, как Майкл Джексон. Но, увы, его судьба сложилась иначе – будучи сам наркоманом, он успешно использовал собственное изобретение до тех пор, пока его изношенный организм не отказался жить. Мертвое тело, в соответствии с пожеланиями умершего, отвезли в океан и бросили на съедение рыбам. Квадропулос приходил в ужас от мысли о том, что ему грозит перспектива лежать в темном и тесном гробу и, откидывая копыта, успел сказать своим друзьям, чтобы его бросили в море, что они и сделали.

А изобретение его было простым и остроумным. Тонкая трубочка, в которой находилась отмеренная доза кокаина, выстреливала содержимое туда, куда ее вставишь. Хоть в задницу. Для этого нужно было только нажать на нее особым образом. Квадропулос, пока был еще жив, время от времени начинал судорожно думать, как бы использовать это изобретение в мирных целях, но ничего у него из этого не вышло, и новую прогрессивную технологию смогли оценить по достоинству только кокаинщики и сотрудники отдела по борьбе с наркотиками.