Фарфоровая комната - [27]

— А у колонки нельзя было? — с досадой спрашивает Мехар.

— Дело в том… Муж больше ее не зовет, — говорит Харбанс, понизив голос и подбирая слова. — Она беспокоится.

Мехар подает ей полотенце вытереть руки.

— Я так и подозревала. Бедная. Они никогда о нас не думают.

— А к тебе прошлой ночью приходил муж? — спрашивает Харбанс, принимая вымытую миску.

— Ко мне? Да. А что?

— Так просто. Ничего. У Гурлин бывают заскоки, сама знаешь. Но вчера она подслушала разговор двух мужчин.

— О чем?

— Не знаю. Потом один взял велосипед и уехал.

— Они приходят и уходят когда хотят. Что с того?

Мехар полощет последнюю тарелку, встает и видит, что щеки у Харбанс мокры от слез.

— Что случилось?

— Ничего. Жалко ее, вот и все.

Она притягивает Мехар к себе и обнимает так крепко, будто боится больше никогда не увидеть.

— Наверняка все уладится.

17

К тому времени — в разгар лета 1929 года — по штату распространились слухи о том, что по деревням и фермам ходят повстанцы и собирают ценные вещи, а если им не дают добровольно, отнимают силой. Одни говорили, что их раздают людям, разорившимся в результате британской внешней политики. Другие — что на них покупают боеприпасы для движения «Свободная Индия». Так или иначе, Май решила совершить ежегодное паломничество в Амритсар, пока еще была возможность, пока дороги не перегородили люди на верблюдах и путешествия не стали опасной затеей. Она собиралась взять с собой Джита и отсутствовать шесть дней.

И вот каждую ночь Мехар сбегает в поле, где уже высоко поднялась пшеница и где ее ждет Сурадж. Это его идея — встречаться не на ферме, а под открытым небом.

Однажды она приносит с собой низку жемчужин и высоко поднимает на фоне ночного неба, как будто венчая ими луну. Какое все маленькое, думает она. В какие узоры мы сплетаем свою жизнь.

— Зачем ты их принесла? — спрашивает Сурадж.

— Не знаю. Наверное, по привычке. Ты же мне их достал.

Он выпускает ее из объятий и откидывается на спину.

— Все это чушь дремучая. Убери их.

Она лежит тихо, не соглашаясь с ним, и любуется рисунком ночного неба. Потом отряхивает и надевает шальвары.

— Не уходи, — говорит он.

— О нет, мне пора.

Это уже третья такая ночь подряд, и Мехар знает, что ей простятся любые речи. И еще знает, что ей нравится тоже немножко властвовать над мужем.

— Еще разок? — спрашивает он.

— Завтра, — смеется она.

— Завтра, — повторяет он со вздохом.

— Как нам повезло, что мы можем побыть вместе.

Мехар хочется сказать еще что-нибудь. Что-нибудь из ее собственного мира, поделиться своими ежедневными заботами.

— Не все так счастливы. Моя бедная сестра очень расстроена.

— Кто?

— Гурлин.

Мехар колеблется — продолжать или нет? Не сочтет ли он ее скучной?

— Твой брат уже много дней не звал ее к себе. Может, он ходит куда-то еще. В городе.

Сурадж кивает. Тьма. Во тьме носятся летучие мыши. Целый широкий и темный мир.

— Скорее всего, Гурлин поговорит об этом с Май, когда она вернется.

Пусть этот день не наступит никогда, думает он. А вслух произносит:

— Когда там она возвращается?

Он говорит о Май с такой явной неприязнью, что Мехар улыбается. Иногда он брюзжит, как старуха.

— Дня через два-три? Ей ведь нужно посетить шесть храмов?

— Кто ее знает.

— Наверное, Он будет слушать ее молитвы о рождении внуков.

А дальше:

— Я хочу детей, но не слишком скоро. А ты?

Он не знает. И вообще не хочет ни о чем ни говорить, ни думать. Только провести оставшиеся дни в удовольствии вместе с ней. Потом он признается ей. Как-нибудь.

— А который из твоих братьев ее муж?

Ей кажется, что теперь можно задать этот неслыханный вопрос. Он не рассердится, он знает, что никакого женского коварства за этим нет. Но он сердится:

— Какое твое право думать о других мужчинах?

Он говорит с такой злостью, что в ней поднимается обида от несправедливости. Она вскакивает, но он уже стоит на коленях, обнимая ее за талию, и уговаривает сесть обратно. Он сам не ожидал, что настолько выйдет из себя.

— Значит, завтра? — снова спрашивает он.

Она сидит, упорно закусив губу, пробор в черных волосах блестит в лунном свете. Даже уши у нее прекрасны. Как уши могут быть прекрасны? Она создана для него, чтобы он обладал ею, в этом нет никаких сомнений, как и в том, что он ляжет костьми, лишь бы заполучить ее.

— Я хотела бы.

Простота ее слов, помноженная на выражение честных глаз, вызывает у него стыд, который опять разжигает влечение и заставляет сердце биться чаще, как будто готовя почву для нового чувства.

Она не опустила вуаль, и всю дорогу домой они тихо переговариваются и пересмеиваются. Потом она проходит в дом, а Сурадж еще задерживается у ворот.

— Сестры! — шепчет Мехар, проскользнув в фарфоровую комнату. — Вы спите?

— Проходи уже, — отвечает Харбанс.

Мехар укладывается на чарпой и шарит рукой под подушкой: громкие колокольчики, которые она сняла с ноги перед вылазкой, лежат на месте.

18

В какой-то момент Мехар едва не проговорилась Харбанс, что брат, который сидит на стуле, — ее муж. Но не успела она открыть рот, как Харбанс зажала уши и сказала, что не хочет знать и ей все равно.

— Значит, своего ты знаешь? — спросила Мехар.

— Ну пожалуйста, хватит. Все будет в порядке.