Фарбрика - [17]

9

Крозельчикюс любил свой дом. Но только полгода назад, когда он случайно нашёл в архиве музея ту самую гелиографию и через сто с лишним лет сделался новой жертвой мёренской чумы, Крозельчикюс смог по достоинству оценить красоту и гармонию дома и научился как следует понимать его.

Сейчас дом был встревожен. Стены почти кричали, стёкла в окнах держались на грани истерики. Фарфоровые бинтуронги на каминной полке зыркали мрачно и дёргали усами.

Крозельчикюс прикрыл за собой дверь. Агата, то ли почувствовав настрой дома, то ли по иной причине, была непривычно молчалива. Даже, как показалось Крозельчикюсу, несколько напряжена.

Крозельчикюс снял со стены гелиографию, висевшую рядом с изображением чёрного индийского элефанта. Это было простенький кадр – бульвар, дома, деревья, чёрное небо. Специалист без труда узнал бы вид, открывающийся на Радничку из «Дома Нисефора».

– Неужели это она? – жадно спросила Агата.

– Почти, – усмехнулся Крозельчикюс. Он отогнул крепления и убрал задник рамки. Бережно достал металлическую пластинку, передал её Агате, перевернув другой стороной. – Не знаю, как Ниепце сберёг эту гелиографию во время ареста, но позже он просто воспользовался ею снова. Видите: с одной стороны пластины – вид из окна, а с другой… Я нашёл этот снимок в альбоме среди десятка таких же.

– Но она… пустая, – разочарованно сказала Агата.

– Поднесите к свету… Вот так. И чуть поверните. – Крозельчикюс своей рукой помог Агате повернуть гелиографию как следует.

Крозельчикюс в который раз изумился, как красива и настолько же печальна женщина, запечатлённая на этом снимке.

– Почему Ниепце всё-таки не уничтожил снимок? После всего… – спросила Агата.

– Это портрет его жены. Он любил её. – Крозельчикюс переставил лампу к краю стола, чтобы Агата могла удобно устроиться на стуле и рассмотреть изображение.

За лампой протянулась едва заметная дорожка пролитого керосина. Крозельчикюс отошёл в тень.

Агата всмотрелась в гелиографию. Ахнула, зажмурилась.

– Я… не понимаю, – сказала она. – Что-то не так в этой… Она… громкая? Мне больно смотреть.

– Это называется цвет. Не бойтесь. Больно только в первый раз. Вы будете плохо видеть – недолго. Может быть, полчаса. Зато потом… – Крозельчикюс запнулся, продолжил совсем тихо: – Вы могли просто попросить, панна Агата. – Ему очень трудно дались эти слова, спокойствие вновь покинуло Крозельчикюса, голос дрожал.

Агата резко поднялась и, не выпуская гелиографию из рук, сделала несколько неуверенных шагов в сторону двери. Остановилась.

– Что вы имеете в виду, пан Крозельчикюс?

– Я отдал бы вам свою жизнь.

Агата шумно выдохнула, помолчала несколько мгновений (Крозельчикюс успел мысленно сосчитать до девяти), словно обдумывая что-то. За эти мгновения внешность её изменилась удивительно, как будто Агата с облегчением сняла маску глупой девочки. И стала… кем?

– Вы не отдали бы, – презрительно сказала она. – Эта гелиография у вас уже несколько месяцев, и вам не пришло в голову даже показать её мне.

– Это опасная вещь, милая Агата. Практически приговор. Впрочем, вам ли я буду это рассказывать, серая вы моя.

Агата нахмурилась.

– Давно знаете?

– Узнал – только что. Заподозрил в музее.

Бинтуронги с камина смотрели укоризненно. Крозельчикюс нашёл в себе силы приблизиться к Агате, чтобы ещё раз – на прощанье – заглянуть в её глаза.

– Я только не понимаю, зачем вы подставили Виташа, – сказал он. – Ведь это вы – та самая птичка, которую он упомянул. Вы рассказали ему и про мой гелиофор, и про эту гелиографию.

Агата повернула голову на его голос. Усмехнулась.

– Ну как же, это как раз очень просто. И элегантно, я считаю. Мой подарок Штайнграу на прощанье. Глава «Спектрума» пойман с поличным при попытке кражи из музея Ниепце. Наконец есть повод прижать гадёнышей. И серые отвлекутся на это лакомство, пока я буду искать покупателя. Как в шахматах, Крозельчикюс. Вы играете в шахматы? Одним ходом убить двух зайцев. Раз-раз, и в дамки, – сказав это, Агата направилась к двери, безошибочно определив направление.

– Вы, наверное, имеете в виду шашки, дорогая? – Этот вопрос прозвучал одновременно с выстрелом.

У двери стоял инспектор Зайнике всё в том же полосатом пальто и кепке. В руке его дымился револьвер.

10

Зайнике поставил гелиофор на бюро, а сам прошёл к креслу, стараясь не смотреть на гелиографию, выпавшую из рук Агаты. Достал свою ужасную трубку цвета молодой зелени. Продемонстрировал её Крозельчикюсу.

– Вы ведь видите цвет, правда, Крозельчикюс?

Крозельчикюс кивнул машинально. Отвернулся к Агате. Та сидела, криво прислонившись к столу, недоверчиво смотрела на свою блузку, пропитавшуюся кровью. Крозельчикюс опустился на колени рядом с ней, взял за руку. Рука была пронзительно холодной.

– Кровь. Она как… что? Как… – едва слышно прошептала Агата, но не закончила фразу. Крозельчикюс каким-то специальным чувством понял: Агата умерла.

– Как закат, – хрипло сказал Крозельчикюс.

Мир остановился. Крозельчикюс вообразил, что замерли световые лучи в плену линз и скрипят, неспособные вырваться, – как если бы кто-то назойливо водил железом по стеклу. Что-то мешало свету двигаться дальше. Что-то мешало Крозельчикюсу дышать.