Фараон - [8]

— Какая у тебя красивая длинная шея, — сказала ему Клеопатра.

— Как у Венеры, — небрежно отозвался Цезарь, и Клеопатра улыбнулась, вспомнив, что Цезарь утверждает, будто является прямым потомком этой богини. — У нас это семейное. А ты… — промолвил он, погладив Клеопатру по щеке. — Боги украшают лица юных утренней росой. Когда ты доживешь до моих лет, такого уже не будет.

Клеопатра улыбнулась в ответ, попутно оценивая в мыслях новый порядок вещей. Она больше не изгнанница, выжидающая подходящего момента, чтобы напасть на войско своего брата. Она снова царица Египта. Цезарь нанес сокрушительное поражение Помпею и римскому Сенату, и это сделало его самым могущественным человеком в мире. И Цезарь теперь был ее благодетелем и любовником.

Однако Клеопатра не знала самого главного: захвачена ли ее страна на самом деле. Цезарь вел себя скорее как гость, старающийся устроиться с наибольшими удобствами, чем как вражеский главнокомандующий, вступивший в город под своими «орлами» и тут же завязавший схватку с александрийской армией. Клеопатре было все равно, какую именно версию Цезарь предпочтет для истории. Сама она полагала, что Цезарь вступил в ее город, намереваясь захватить его. Он наверняка думал, что это будет легко. Он только что разгромил Помпея и верил в свою непобедимость. Но Цезарь недооценил ненависть Александрии ко всему римскому и древнюю гордость греков и египтян, до сих пор кипевшую в крови здешних жителей. Они не склонились перед высокопоставленным римским полководцем.

И теперь Цезарю со своими людьми приходилось сидеть, запершись во дворце, — так бесило чернь само их присутствие. И все же Цезарь действовал не как пленник.

— Диктатор, я никак не пойму одного: воюешь ли ты с моим братом?

— Что? Ну конечно же, нет. Я — друг египетской короны, как и все римляне. Я же говорил тебе: я прибыл в Александрию, разыскивая своего бывшего союзника и старого друга, Помпея, которого мне, к несчастью, пришлось разгромить в Греции. Я даже не хотел воевать с Помпеем, но, похоже, никто больше не может мириться с тем, что сейчас творится в Риме. Я прибыл сюда, чтобы заключить мир с Помпеем, вернуть ему здравый рассудок и увезти с собой обратно в Рим. Я хотел, чтобы он увидел: алчные сенаторы, подтолкнувшие его к войне со мной, действовали исключительно в собственных интересах, а вовсе не в моих и не в его. Но евнух твоего брата, Потиний, опередил меня. Он встретил меня и преподнес мне голову Помпея.

Цезарь отвернулся, как если бы пытался скрыть от Клеопатры свою печаль.

— Я могу воевать с Потинием, — продолжал он, словно прямо сейчас составлял для себя план действий. — Я могу воевать с армией твоего брата — но не с твоим братом. Посмотрим, что готовит нам грядущий день.

«Как может этот человек столь несерьезно относиться к войне? — поразилась Клеопатра. — Быть может, это потому, что там прошла вся его жизнь?» Он оставался одинаково спокойным и бесстрастным, даже когда дело касалось вещей, которые обычно вызывают самые сильные чувства: споров, торговли, денег, любви.

Тут в дверь постучали. Вошел один из людей Цезаря, нимало не смущаясь из-за того, что помешал утренней близости между своим командиром и царицей Египта. Интересно, часто ли солдатам Цезаря приходится заставать подобные сцены?

— Прости, что беспокою тебя, Цезарь, но этот мальчишка-царь сейчас толкает речь перед скопищем недовольных, собравшихся у ворот дворца. Он сорвал корону и швырнул ее в толпу. Он осыпает царицу оскорблениями. Он подстрекает чернь. Может, убрать его?

— Нет-нет, — утомленно произнес Цезарь. — Подождите. Я схожу за ним и верну его во дворец.

— Мы можем управиться с этим, — сказал солдат.

— Да, но мне следует самому разобраться с ним, — объяснил Цезарь. — Кроме того, я намерен обратиться к толпе с небольшой речью. Я скажу им, что их царица вернулась и что Цезарь обещает их стране мир.

— Пусть виноторговцы продают свой товар по сниженным ценам, — предложила Клеопатра, вспомнив, как ее отец прибегал к этой уловке, дабы утихомирить Александрию.

— Превосходная мысль! — согласился Цезарь.

— Как прикажешь, — отозвался солдат.

Он вежливо поклонился Клеопатре, не глядя, впрочем, ей в глаза, и вышел.

— От моего брата всегда были одни неприятности, — молвила Клеопатра, приподнявшись на локте.

— Могу себе представить, — отозвался Цезарь. — Не беспокойся. Ему придется понять все.

— Диктатор!

— Можешь называть меня просто Цезарем, моя очаровательная царица. А я буду звать тебя Клеопатрой.

— Цезарь. Будь осторожен.

— Не беспокойся за меня, — сказал Цезарь, отмахиваясь от ее тревог. — Не стоит. Никто не пострадает. Во всяком случае, пока.

Каким образом в одном и том же теле могут соседствовать такое коварство и такая глупость, Клеопатра попросту не понимала. Но именно так обстояло дело с ее давним неприятелем, евнухом Потинием. Он натирал морщинистую кожу свинцовыми белилами, чтобы казаться молодым и красивым. Но не преуспел ни в том, ни в другом, и теперь его маленькие темные глазки, густо накрашенные сурьмой, сердито сверлили молодую царицу. Но Клеопатра и не думала съеживаться под злобным взглядом евнуха. Этот человек изгнал царицу из ее собственного дворца в убийственную жару Среднего Египта и Синая, превратил ее братьев и сестру в своих рабов. Потиний оказался достаточно умен, чтобы выставить из Александрии Клеопатру, — и все же невероятно глуп. Он не понял главного: лишив дочь Птолемея Авлета безопасности, в которой протекала вся ее предыдущая жизнь, он заставил Клеопатру измерить глубину своей решимости. Именно Потиний позволил ей познать свою силу. От него бежала сообразительная девчонка, любительница приключений, а вернулась непреклонная, решительная женщина.