Фантомы мозга [заметки]

Шрифт

Интервал

Разумеется, я говорю о стиле, а не о содержании. Отбросив ложную скромность, скажу честно: я сомневаюсь, что наблюдения, изложенные в этой книге, не уступают в важности открытиям Фарадея. Тем не менее я убежден: всем ученым-исследователям следует взять его стиль на вооружение.

Конечно, едва ли кому-нибудь придет в голову идеализировать нетехнологичную науку. Я просто хочу сказать, что бедность и грубое оборудование иногда могут, как это ни парадоксально, послужить скорее катализатором, нежели помехой: именно они делают из ученого гения изобретательности. Впрочем, нельзя отрицать, что инновационные технологии способствуют развитию науки не меньше, чем сами идеи. В следующем тысячелетии новые методы визуализации, такие как ПЭТ, фМРТ и МЭГ, по всей вероятности, произведут настоящую революцию, позволив нам увидеть живой мозг в действии, во время выполнения разного рода умственных задач (См. Posner & Raichle, 1997; Phelps & Mazziotta, 1981). К сожалению, в последнее время в научных кругах наблюдается неоправданный ажиотаж (как в девятнадцатом веке вокруг френологии). Правда, если использовать их разумно, эти игрушки могут оказаться невероятно полезными. Лучшие эксперименты — это эксперименты, в которых картинка сочетается с четкими, поддающимися проверке гипотезами о том, как на самом деле работает мозг. Во многих случаях, чтобы понять, что происходит внутри нашей головы, необходимо проследить всю цепочку событий от начала и до конца; с некоторыми такими случаями мы столкнемся в этой книге.

Полагаю, легче всего ответить на этот вопрос, изучая насекомых. Как известно, развитие насекомых включает несколько специфических стадий, каждая из которых длится строго определенный период времени. (Например, вид цикад Magicicada septendecim 17 лет пребывает в виде незрелой нимфы и всего несколько недель в виде взрослой особи!) Манипулируя гормоном экдизоном или антителами к нему, теоретически можно изменять длительность каждой стадии и оценить, как это влияет на общую продолжительность жизни. Например, подарит ли блокировка экдизона вечную жизнь гусенице? И наоборот, если гусеницу побыстрее превратить в бабочку, эта бабочка будет жить дольше или нет?

В DSM-IV, DSM-V и МКБ-11 — диссоциативное расстройство идентичности. (Примеч. пер.)

В 1928 году, задолго до того, как Джеймс Уотсон и Фрэнсис Крик установили роль, которую играет в наследственности дезоксирибонуклеиновая кислота (ДНК), Фред Гриффитс заметил странную вещь: если ввести мышам убитые нагреванием пневмококки определенного вида — так называемый штамм S — вместе с другим штаммом (штаммом R), последний «трансформируется» в штамм S! Очевидно, в бактериях S присутствовало нечто такое, что заставляло R-форму превращаться в S-форму. Позже, уже в 1940-х годах, Освальд Эвери, Колин Маклеод и Маклин Маккарти показали, что все дело в одном химическом веществе, ДНК. Вывод — что ДНК содержит генетический код — должен был вызвать цунами в мире биологии, но в реальности спровоцировал лишь незначительное волнение.

Существует множество разных подходов к изучению мозга. Один метод, особенно популярный у психологов, — так называемый подход «черного ящика»: вы систематически изменяете вход, смотрите, как при этом меняется выход, а затем строите модель того, что происходит в промежутке. Если вам кажется, что это звучит скучно, так и есть. Тем не менее именно этому подходу мы обязаны некоторыми ошеломительными открытиями — например, открытием трихромазии как основного механизма цветового зрения. Ученые обнаружили, что все цвета, которые способен видеть человек, представляют собой простые комбинации трех основных цветов в разных пропорциях — красного, зеленого и синего. Следовательно, заключили они, в нашем глазу есть только три типа рецепторов, каждый из которых максимально реагирует на одну длину волны и в меньшей степени — на другие длины волн. Главная проблема с подходом «черного ящика» состоит в том, что рано или поздно у исследователя накапливается множество конкурирующих моделей. Как же определить, какая из них верная? Единственный способ это сделать — открыть «черный ящик», то есть провести физиологические эксперименты на людях и животных. Лично я очень сомневаюсь, что кто-то мог сообразить, как работает пищеварительная система, просто глядя на… результаты ее деятельности. Изучая только вход и выход, никто бы не догадался, что существует жевание, перистальтика, слюна, желудочные соки, ферменты поджелудочной железы и желчь. Кто бы заподозрил, что одна печень выполняет в пищеварительном процессе дюжину функций? И все же большинство психологов — так называемые функционалисты — упрямо придерживаются мнения, что понять умственные процессы можно сквозь призму вычислительного, бихевиористского подхода — не утруждая себя непосредственным изучением этой морщинистой штуки, которая находится у нас в голове.

В биологических системах понимание функции невозможно без понимания структуры. Эта точка зрения прямо противоречит функционалистскому подходу к работе мозга, но я убежден, что только она и есть правильная. Взять хотя бы ДНК. Понимание ее анатомии в корне изменило наше представление о наследственности и генетике, которая до тех пор оставалась тем самым «черным ящиком». Как только была открыта двойная спираль, стало очевидно, что структурная логика этой молекулы диктует функциональную логику наследственности.

Источник: (а) — Ramachandran; (б) и (в) — Zeki, 1993.

Последние лет пятьдесят нейронаука тяготеет к редукционизму. Ученые отчаянно пытаются разложить сложные явления на простейшие составляющие в надежде, что изучение маленьких частей в итоге поможет понять целое. В некоторых случаях такой подход, и правда, дает впечатляющие результаты. К несчастью, многие люди искренне верят, будто для понимания мозга одного редукционизма вполне достаточно. Целые поколения исследователей были воспитаны на этой догме. Однако не так давно, на одной научной конференции, видный психолог из Кембриджа, Хорас Барлоу, заметил, что мы потратили пятьдесят лет на подробнейшее изучение коры головного мозга, но по-прежнему не имеем даже смутного представления о том, как она работает и что делает. К ужасу всех присутствующих, он сравнил нас с бесполыми марсианами, которые прилетели на Землю и угробили полвека на изучение клеточного строения и биохимии семенников, но так ничего и не узнали о сексе.

Франц Галль — психолог восемнадцатого века, основатель модной псевдонауки френологии — довел доктрину модулярности до абсурда. Однажды, читая лекцию, Галль заметил, что у одного — очень сообразительного — студента необычно выпуклые глазные яблоки. «Почему у него такие выпуклые глазные яблоки? — задумался Галль. — Может, лобные доли имеют какое-то отношение к интеллекту? Может, у этого юноши они особенно большие и давят на глаза?» В итоге Галль провел целую серию экспериментов, в рамках которых измерял шишки и впадины на черепах своих испытуемых. Найдя отличия, он попытался сопоставить формы с различными психическими функциями. Скоро френологи «обнаружили» шишки для таких экзотических черт как благоговение, осторожность, величественность, жажда наживы и скрытность. В антикварном магазине в Бостоне один мой коллега недавно видел френологический бюст с шишкой для «республиканского духа»! Френология была по-прежнему популярна в конце девятнадцатого и начале двадцатого века.

Особый интерес у френологов вызывала связь размера мозга и умственных способностей. Они утверждали, что более тяжелый мозг умнее более легкого, что мозг чернокожих людей меньше, чем мозг белых, а мозг женщины меньше мозга мужчины. По их мнению, именно эта разница в размерах и «объясняла» различия в средних показателях интеллекта между этими группами. По иронии судьбы, когда Галль умер, коллеги взвесили его мозг и обнаружили, что он был на несколько граммов легче среднестатистического женского мозга. (Красноречивое описание френологии, ее постулатов и заблуждений, см. Stephen Jay Gould, The Mismeasure of Man).

Главный герой кинофильма режиссера Стэнли Кубрика «Доктор Стрейнджлав, или Как я перестал бояться и полюбил бомбу», вышедшего в 1964 году. (Примеч. пер.)

Эти два примера — излюбленные примеры гарвардского невролога Нормана Гешвинда, которые он неизменно приводил в каждой своей лекции для неспециалистов.

Представления о роли структур медиальной височной доли, включая гиппокамп, в формировании воспоминаний восходят к русскому психиатру Сергею Корсакову. Г. М., а также других пациентов с амнезией изучали Бренда Милнер, Ларри Вайскранц, Элизабет Уоррингтон и Ларри Сквайр. Фактические изменения на клеточном уровне, способствующие укреплению связей между нейронами, подробно исследовали многие ученые, в частности Эрик Кэндел, Дэн Алкон, Гэри Линч и Терри Сейновски.

Источник: Bloom & Laserson, Brain, Mind and Behavior. Educational Broadcasting Corporation, 1988.

Поскольку наша способность осуществлять числовые вычисления (складывать, вычитать, умножать и делить) практически не требует усилий, можно подумать, будто она «запрограммирована» изначально. Это не так. На самом деле она перестала требовать усилий только в третьем веке н. э., после введения в Индии двух базовых понятий — разрядного значения и нуля. Вкупе с идеей отрицательных чисел и десятичных дробей они заложили фундамент современной математики.

Некоторые ученые утверждают, что мозг содержит графическую скалярную репрезентацию чисел — своеобразный «числовой ряд». При этом каждая точка представляет собой кластер нейронов, сигнализирующих определенную числовую величину. Абстрактное математическое понятие числового ряда восходит к персидскому поэту и математику Омару Хайяму, жившему в девятом веке, но есть ли доказательства существования такого ряда в мозге? Нормальные люди, когда их спрашивают, какое из двух чисел больше, думают дольше, если заданные числа расположены близко друг к другу на числовой оси. У Билла числовой ряд кажется сохранным, поскольку он с легкостью дает приблизительные количественные оценки — какое число больше или меньше или почему шестьдесят миллионов и три года — неуместный возраст для костей динозавров. Но сами числовые вычисления — жонглирование числами в голове — опосредует отдельный механизм, и для него нужна угловая извилина в левом полушарии. Исключительно простое и занимательное описание дискалькулии см. Dehaene, 1997.

С помощью фМРТ мой коллега, доктор Тим Риккард из Калифорнийского университета в Сан-Диего, показал, что «область числовых вычислений» в действительности расположена не совсем в классической левой угловой извилине, а смещена чуть вперед. Впрочем, это открытие не опровергает мой главный аргумент: благодаря новейшим методикам нейровизуализации рано или поздно кто-нибудь обязательно продемонстрирует «числовой ряд» — это всего лишь вопрос времени.

Все пациенты, упомянутые в этой книге, носят вымышленные имена. Место, время и обстоятельства работы с ними также изменены, однако клинические подробности изложены максимально точно. Для получения более подробной клинической информации читатель может ознакомиться с оригиналами соответствующих научных статей. В одном или двух случаях — в основном при описании классических синдромов (например, синдрома одностороннего пространственного игнорирования в главе 6) — я использую совокупные портреты сразу нескольких пациентов, которые часто приводятся в учебниках по неврологии и позволяют подчеркнуть все существенные характеристики расстройства.

Silas Weir Mitchell, 1872; Sunderland, 1972.

Аристотель был проницательным наблюдателем, но ему никогда не приходило в голову, что можно провести эксперимент; что можно сформулировать гипотезу и заняться ее систематической проверкой. Например, он полагал, что у женщин меньше зубов, чем у мужчин; все, что ему нужно было сделать, чтобы подтвердить или опровергнуть свою догадку, — это попросить нескольких мужчин и женщин пошире открыть рты и сосчитать их зубы. Современная экспериментальная наука началась с Галилея. Меня поражает, когда я слышу, как специалисты по психологии развития утверждают, будто дети — «прирожденные ученые»: для меня совершенно очевидно, что ими не являются даже взрослые. Если экспериментальный метод совершенно естественен для человеческого разума — как они заявляют — почему мы столько тысячелетий ждали рождения Галилея, а вместе с ним и экспериментальной науки? Раньше считалось, что большие, тяжелые предметы падают намного быстрее легких; чтобы это опровергнуть потребовался всего-навсего один маленький, пятиминутный эксперимент. (На самом деле, экспериментальный метод настолько чужд человеческому разуму, что многие коллеги Галилея отказывались верить в его опыты с падающими телами, даже когда видели их собственными глазами!) Даже сегодня, спустя триста лет после научной революции, люди с трудом понимают необходимость «контрольного эксперимента» или «двойного слепого» исследования. (Наиболее распространенной логической ошибкой является следующая: мне стало лучше после того, как принял таблетку А, значит мне стало лучше потому, что я принял таблетку А.)

Penfield & Rasmussen, 1950. Причина такого своеобразного устройства неясна и, вероятно, уходит своими корнями в наше филогенетическое прошлое. Марта Фара из Университета Пенсильвании выдвинула гипотезу, которая отлично согласуется с моим мнением (и мнением Мерзенича) о чрезвычайной пластичности карт мозга. Она отмечает, что у свернутого калачиком плода руки обычно согнуты в локте и касаются щек, а ступни — гениталий. Многократная коактивация этих частей тела и синхронное срабатывание соответствующих нейронов у плода могли привести к тому, что в мозге они расположены близко друг к другу. Идея Марты весьма оригинальна, но она не объясняет, почему в других зонах (S2) рядом с лицом находится не только кисть, но и ступня. Лично я полагаю, что хотя карты в самом деле могут меняться под воздействием опыта, их базовый вид задан генетически.

Первыми «пластичность» в центральной нервной системе продемонстрировали Патрик Уолл из Университетского колледжа в Лондоне (1977), и Майк Мерзенич, выдающийся нейробиолог из Университета Калифорнии в Сан-Франциско (1984). В 1991 году Тим Понс и его коллеги показали, что сенсорный ввод от руки может активировать «зону лица» в мозге взрослой обезьяны.

Во многих случаях, когда люди падают с мотоцикла на высокой скорости, одна рука частично отрывается от плеча, что приводит к некой разновидности естественной ризотомии. При этом как сенсорные (дорсальные), так и моторные (вентральные) нервные корешки, идущие из руки к позвоночнику, отрываются от спинного мозга, в результате чего рука полностью теряет подвижность и чувствительность, хотя и остается прикрепленной к телу. Главный вопрос звучит так: в какой степени функции руки могут быть восстановлены во время реабилитации? Чтобы это выяснить, физиологи перерезали сенсорные нервы, идущие от руки в спинной мозг, у группы обезьян, а затем попытались вновь научить их пользоваться этой рукой. Благодаря изучению этих животных ученым удалось получить много ценной информации (Taub et al., 1993). Спустя одиннадцать лет после окончания исследования обезьяны Тауба стали фигурантами громкого дела: активисты по защите прав животных заявили, что эксперимент был излишне жестоким. В итоге так называемых обезьян из Сильвер-Спринг отправили в «дом престарелых» для приматов. Поскольку они якобы страдали, всех их решено было убить. Доктор Понс и его сотрудники согласились на эвтаназию, но сначала решили записать активность их мозга: возможно, в нем произошли какие-то изменения? Во время процедуры обезьяны находились под действием анестезии и не чувствовали боли.

Ramachandran et al., 1992a, b; 1993; 1994; 1996. Ramachandran, Hirstein & Rogers-Ramachandran, 1998.

Многие исследователи замечали (Weir Mitchell, 1871), что стимуляция определенных триггерных точек на культе часто вызывает ощущения в отсутствующих пальцах. Уильям Джеймс (1887) писал: «Ветерок на культе ощущается как ветерок на фантоме» (см. также Cronholm, 1951). К сожалению, ни карта Пенфилда, ни результаты исследований Понса в то время еще не были известны, а потому эти наблюдения допускали несколько интерпретаций. Например, предполагалось, что поврежденные нервы могут повторно иннервировать культю, в результате чего любые ощущения в этой области автоматически переносятся на пальцы. Даже в тех случаях, когда ощущения со смещенной локализацией вызывали точки, значительно удаленные от культи, это списывали на диффузные связи в «нейроматрице» (Melzack, 1990). Мы, напротив, не только смогли обнаружить топографически организованную карту на лице, но и установили, что такие относительно сложные ощущения, как «капание», «прикосновение металла» и «трение» (а также тепло, холод и вибрация), передавались от лица к фантомной руке модально-специфическим образом. Очевидно, это нельзя объяснить ни случайной стимуляцией нервных окончаний на культе, ни «диффузными» связями. Согласно нашим наблюдениям, в мозге взрослого человека могут быстро формироваться очень точные и организованные новые соединения (по крайней мере у некоторых пациентов).

Кроме того, мы попытались соотнести наши данные с результатами физиологических исследований, в частности экспериментов Понса и его коллег (Pons et al., 1991). Например, мы предположили, что причина, по которой мы часто находим две группы точек — одну в нижней части лица, а вторую около или вокруг линии ампутации — заключается в том, что кисть на сенсорном гомункулусе в коре и таламусе с одной стороны граничит с лицом, а с другой — с верхней частью руки, плечом и подмышечной впадиной. При «вторжении» сенсорного входа от лица и верхней части руки над культей в зону кисти следует ожидать именно такого расположения триггерных точек. В итоге мы сформулировали так называемую реорганизационную гипотезу ощущений со смещенной локализацией. Если она верна, после ампутации ноги можно ожидать передачи ощущений от гениталий к стопе, поскольку на карте Пенфилда эти две части тела смежны (См. Ramachandran, 1993b; Aglioti et al., 1994.), но не от лица к фантомной ноге или от половых органов к фантомной руке. Также см. примечание 10.

Недавно Дэвид Борсук, Ханс Брайтер и их коллеги установили, что у некоторых пациентов ощущения, возникающие, когда их лицо трогают, трут или колют булавкой, передаются в фантом уже через несколько часов после ампутации (Borsook et al., 1998). Это свидетельствует о важной роли растормаживания или «маскировки» ранее существовавших связей (по всей вероятности, данному эффекту также способствует спраутинг, хотя и в меньшей степени).

Если гипотеза о реорганизации коры верна, тогда перерезание тройничного нерва (иннервирующего половину лица) должно привести к результатам, противоположным тем, что мы наблюдали у Тома. У такого пациента прикосновение к руке должно вызывать ощущения на лице (Ramachandran, 1994). Стефани Кларк и ее коллеги недавно проверили это предположение в рамках целой серии элегантных и тщательных экспериментов. Во время операции по удалению опухоли у некой пациентки был вырезан находившийся поблизости ганглий тройничного нерва. Через две недели обнаружилось, что прикосновение к руке вызывало у нее ощущения на лице — сенсорный вход от кожи руки завоевал территорию, освобожденную сенсорным входом от лица. Интересно, что при прикосновении к руке ощущения возникали только на лице, а не на руке. Одна из возможностей состоит в том, что во время первоначальной реорганизации коры происходит своего рода «перехлест» — новый сенсорный вход от кожи рук в зону лица усиливается, в результате чего ощущения кажутся возникающими преимущественно на лице, маскируя слабые ощущения на руках.

Caccace et al., 1994.

Ощущения со смещенной локализацией — отличная возможность исследовать изменяющиеся карты взрослого мозга, однако главный вопрос остается: какова функция такой реорганизации коры? Она представляет собой эпифеномен — остаточную пластичность, сохранившуюся с младенчества, — или продолжает играть важную роль даже в зрелом мозге? Например, приведет ли расширение зоны лица после ампутации руки к повышению дискриминационной чувствительности на лице? Если да, результаты таких изменений проявятся сразу или только после исчезновения аномальных ощущений со смещенной локализацией? Эти и подобные им эксперименты позволят раз и навсегда ответить на вопрос, полезна реорганизация коры для организма или нет.

Мэри Энн Зиммель (Mary Ann Simmel, 1962) первоначально утверждала, что очень маленькие дети не испытывают фантомов после ампутации; не свойственны фантомы и детям, родившимся без обеих конечностей. Однако другие ученые не подтвердили это наблюдение. (Недавно замечательную серию исследований провели Рон Мелзак и его коллеги из Университета Макгилла; Melzack et al., 1997.)

Brain — букв. мозг; Head — голова. (Примеч. пер.)

Роль лобной доли в планировании и выполнении движений подробно описана Fuster, 1980; G. Goldberg, 1987; Pribram et al., 1967; Shallice, 1988; E. Goldberg et al., 1987; Benson, 1997; Goldman-Rakic, 1987.

Затем я попросил Филиппа пошевелить указательным и большим пальцами обеих рук и одновременно посмотреть в зеркало, но на этот раз фантом остался неподвижным. Это важное наблюдение: оно свидетельствует о том, что предыдущий результат не был простой конфабуляцией в ответ на особые обстоятельства, окружающие наш эксперимент. Если так, то почему он мог двигать всей рукой и локтем, но не отдельными пальцами? Результаты наших экспериментов с зеркалом для восстановления подвижности фантома были опубликованы в журнале Nature, а также в издании «Proceedings of the Royal Society of London В» (Ramachandran, Rogers-Ramachandran & Cobb, 1995; Ramachandran & Rogers-Ramachandran, 1996 a и b).

Понятие усвоенного паралича весьма провокационно и может пригодиться не только в лечении парализованных фантомов. В качестве примера рассмотрим писчий спазм (очаговую дистонию). Пациент без проблем шевелит пальцами, чешет нос или завязывает галстук, но вдруг теряет способность писать. Теории о причинах такого состояния варьируют от мышечных спазмов до «истерического паралича». Но что, если это разновидность усвоенного паралича? Если да, поможет ли такому пациенту трюк с зеркалом? Вероятно, тот же аргумент применим и к другим синдромам, которые балансируют на грани между явным параличом и нежеланием двигать конечностью — своего рода психическим блоком. Идеомоторная апраксия — неспособность выполнять движения по команде (пациент может написать письмо по своему желанию, но не способен помахать рукой или размешать сахар в чае, когда его об этом просят) — определенно «не усвоена», подобно параличу фантома. Но не лежит ли в ее основе аналогичное нейронное торможение или блок? Если да, поможет ли его преодолеть зрительная обратная связь? И наконец, есть болезнь Паркинсона, которая вызывает ригидность, тремор и бедность движений (акинезию), затрагивающие все тело, включая лицо (маскоподобное выражение). В начальной стадии ригидность и тремор поражают только одну руку, поэтому в принципе метод зеркала может сработать и здесь (источником обратной связи в данном случае будет служить отражение здоровой руки). Поскольку известно, что зрительная обратная связь действительно влияет на течение болезни Паркинсона (например, больные, которые не могут ходить, способны перемещаться по чередующимся черным и белым плиткам), не исключено, что метод зеркала окажется небесполезным в борьбе и с этой напастью.

Особого внимания заслуживает и другая особенность Мэри. За все предыдущие десять лет она ни разу не почувствовала фантомного локтя или запястья; ее фантомные пальцы крепились прямо к культе над локтем. Однако, взглянув в зеркало, она ахнула и воскликнула, что теперь действительно ощущает — а не просто видит — локоть и запястье. Таким образом, не исключено, что призрак давно утраченной руки все это время дремлет где-то в мозге и может быть мгновенно воскрешен притоком зрительных сигналов. Если это так, данная методика может найти применение и в лечении пациентов, использующих протезы: эти люди часто испытывают потребность «оживить» протез фантомом и жалуются, что после его исчезновения протез кажется «неестественным». Возможно, транссексуальные женщины, подумывающие о том, чтобы стать мужчинами, могут устроить себе генеральную репетицию и возродить дремлющий в мозге образ полового члена (если, конечно, нечто подобное существует) с помощью подобия зеркального ящика, который мы использовали с Мэри.

Расщепленные фантомы описаны Kallio, 1950. Множественные фантомы у ребенка описаны La Croix et al., 1992.

Это весьма умозрительные объяснения, хотя некоторые из них можно проверить с помощью методов визуализации, таких как МЭГ и фМРТ. Эти устройства позволяют нам видеть активность разных участков живого мозга во время выполнения тех или иных задач. (Например, в мозге ребенка с тремя фантомными ступнями будут визуализироваться три отдельные репрезентации или одна?)

Наши эксперименты с фантомным носом (Ramachandran & Hirstein, 1997) тесно перекликаются с исследованиями Лакнера (Lackner, 1988), хотя сам принцип отличается. В опытах Лакнера испытуемый сидит за столом с завязанными глазами и, согнув руку в локте, касается кончика собственного носа. Когда экспериментатор прикасается вибратором к сухожилию бицепса, испытуемый чувствует не только то, что его рука распрямляется (из-за ложных сигналов от рецепторов растяжения мышц), но и то, что его нос удлинился. В качестве объяснения такого эффекта Лакнер ссылается на «бессознательное умозаключение» Гельмгольца (я держу свой нос; моя рука вытянута, значит, мой нос длинный). Иллюзия, описанная нами, не требует вибратора и, по-видимому, целиком зависит от байесовского принципа — крайне низкой статистической вероятности того, что две тактильные последовательности могут быть абсолютно идентичными. (Наша иллюзия не работает, если субъект просто держит нос помощника.) Не все испытуемые переживают эту иллюзию, но то, что она вообще существует — что все ваши многолетние представления о собственном носе можно аннулировать всего за несколько секунд прерывистых тактильных сигналов — поражает воображение.

Наши эксперименты с КГР см. Ramachandran & Hirstein, 1997, а также Ramachandran, Hirstein & Rogers-Ramachandran, 1998.

Botvinik & Cohen, 1998.

Milner & Goodale, 1995.

Занимательное введение в исследования зрения см. Gregory, 1966; Hochberg, 1964; Crick, 1993; Marr, 1981; Rock, 1985.

Верное и противоположное: ваше восприятие может оставаться постоянным, даже если само изображение меняется. Например, каждый раз, когда вы поворачиваете глазные яблоки, изображение устремляется по фоторецепторам с огромной скоростью. Если вы возьмете камеру и начнете водить ей по комнате, вы увидите размытые пятна. Однако когда вы двигаете глазами, окружающие объекты не скачут туда-сюда и не проносятся мимо вас с быстротой молнии. Мир кажется абсолютно стабильным — он остается на месте, хотя изображение на сетчатке движется. Причина в том, что зрительные центры вашего мозга были заранее «отключены» моторными центрами, контролирующими движения глаз. Каждый раз, когда моторная область посылает двигательную команду мышцам глазного яблока, она посылает команду и зрительным центрам: «Игнорируйте это движение; оно не реально». Разумеется, все это происходит без участия сознания. Данный вычислительный процесс встроен в зрительные модули вашего мозга и позволяет вам не отвлекаться на ложные сигналы движения всякий раз, когда вы оглядываете комнату.

Ramachandran, 1988 a & b, 1989 a & b; Kleffner & Ramachandran, 1992. Попросите друга некоторое время подержать рисунок вертикально. Наклонитесь вперед и, опустив голову, посмотрите на страницу через ноги. Поскольку относительно сетчатки страница окажется в перевернутом положении, вы снова обнаружите, что яйца и углубления поменялись местами (Ramachandran, 1988a). Удивительно, правда? Как и раньше мозг судит о форме на основании тени, однако теперь он явно исходит из того, что солнце светит снизу: то есть ваш мозг полагает, что, когда вы опускаете голову, солнце прилипает к вашей макушке! Хотя окружающий мир по-прежнему выглядит правильно (а не вверх ногами) благодаря органу равновесия в вашем ухе, зрительная система не в состоянии использовать эти знания для интерпретации формы затененных объектов (Ramachandran, 1988 b). Почему зрительная система принимает такое глупое допущение? Почему она не учитывает наклон головы при обработке затененных изображений? Ответ заключается в том, что, разгуливая по миру, бо́льшую часть времени мы держим головы в вертикальном, а не в наклонном или перевернутом положении. Зрительная система этим пользуется и избегает дополнительной вычислительной нагрузки, связанной с отправкой вестибулярной информации обратно в модуль, который занимается определением формы по тени. По большому счету, вы вполне можете обойтись и без этого, ибо по статистике ваша голова обычно пребывает в вертикальном положении. Эволюция не стремится к совершенству; ваши гены не будут переданы потомству только в том случае, если вы не сможете выжить достаточно долго, чтобы сделать детей.

Источник: Ramachandran, (1988a).

Источник: Ч. Дарвин, Происхождение человека (1871).

Архитектура этой области мозга была детально изучена Дэвидом Хьюблом и Торстеном Вайзелом из Гарвардского университета, в итоге получившими Нобелевскую премию. Благодаря их исследованиям за два десятилетия, с 1960 по 1980 год, мы узнали о зрительных путях больше, чем за предыдущие двести лет, а потому по праву можем считать этих ученых основателями современной офтальмологии.

Доказательства того, что экстрастриарные участки коры выполняют разные функции, главным образом получены шестью физиологами — Семиром Зеки, Джоном Аллманом, Джоном Каасом, Дэвидом ван Эссеном, Маргарет Ливингстон и Дэвидом Хьюблом. Изучая эти зоны и активность отдельных нейронов у обезьян, упомянутые исследователи быстро обнаружили, что разным клеткам присущи разные свойства. Например, любая клетка в так называемой зоне MT (V5) лучше всего реагирует на объекты, движущиеся в одном конкретном направлении, но не в других направлениях, и почти не «обращает внимания» на их цвет и форму. Клетки в зоне V4, напротив, чувствительны к цвету, но не сильно интересуются направлением движения. Данные эксперименты свидетельствуют о том, что эти две зоны предназначены для извлечения разных аспектов зрительной информации — движения и цвета. Впрочем, физиологические данные до сих пор неоднозначны, а потому источником наиболее убедительных доказательств такого разделения труда по-прежнему остаются пациенты с избирательным повреждением одной из зон.

Описание одного известного случая слепоты к движению см. Zihl, von Cramon & Mai, 1983.

Источник: S. Zeki, A Vision of the Brain (1993). Воспроизведено с разрешения Blackwell (Оксфорд).

Первое описание синдрома слепозрения см. Weiskrantz, 1986. Современное обсуждение этого феномена см. Weiskrantz, 1997.

Увлекательный материал по многим аспектам когнитивной науки см. Dennett, 1991. В книге также содержится краткое описание феномена «заполнения».

Также см. William Newsome, Nikos Logotethis, John Maunsell, Ted DeYoe, Margaret Livingstone & David Hubel.

Aglioti, DeSouza & Goodale, 1995.

Здесь и в других местах, когда я говорю, что «Я» — это «иллюзия», я имею в виду, что «Я» не представлено в мозге ни одной известной нам структурой. Впрочем, мы так мало знаем о мозге, что пока лучше воздержаться от каких бы то ни было выводов по этому вопросу. Лично я вижу как минимум две возможности (см. главу 12). Во-первых, когда мы достигнем более зрелого понимания различных аспектов нашей психической жизни и нейронных процессов, которые их опосредуют, слово «Я» может вообще исчезнуть из нашего словаря. (Например, с открытием структуры ДНК, цикла Кребса и других биохимических механизмов, характеризующих живых существ, люди больше не мучаются вопросом «Что такое жизнь?».) Во-вторых, «Я» может оказаться полезным биологическим конструктом, основанным на мозговых механизмах, — своего рода организационным принципом, который придает нашей личности связность, континуальность и стабильность. И действительно, многие авторы, в том числе Оливер Сакс, отмечали удивительную стойкость и живучесть «Я» — будь то в болезни или во здравии — на фоне бесчисленных превратностей судьбы.

Джеймс Тёрбер (1894–1961) — американский художник газетных комиксов, писатель и юморист. Один из наиболее известных сатирических художников США своего времени. (Примеч. пер.)

Чудесную биографию Тербера см. Kinney, 1995. Также в книге приведена полна библиография работ Тербера.

Источник: Джеймс Тербер, 1937, The New Yorker Collection.

Bonnet, 1760.

Мои эксперименты со слепым пятном описаны в Scientific American (1992). Утверждение, что подлинного завершения в скотомах не происходит, см. Sergent, 1988. Демонстрации обратного см. Ramachandran, 1993 b; Ramachandran & Gregory, 1991.

Знаменитый викторианский физик сэр Дэвид Брюстер был настолько впечатлен феноменом заполнения, что счел его прямым доказательством существования Бога. В 1832 году он писал: «Вне зависимости от того, используем мы один глаз или оба, мы должны видеть черное или темное пятно в пределах пятнадцати градусов от точки, которая привлекла наше внимание. Божественный Мастер, однако, не оставил свою работу настолько несовершенной… пятно, вместо того чтобы быть черным, всегда имеет тот же цвет, что и земля». Примечательно, что сэра Дэвида, по-видимому, нисколько не беспокоил вопрос, почему Божественный Мастер изначально создал несовершенный глаз.

В современной терминологии «заполнение» — удобное слово, которое некоторые ученые используют для обозначения феномена завершения — тенденции видеть в слепой области тот же цвет, что и на заднем плане. При этом, однако, мы не должны полагать, что мозг воссоздает каждый пиксель, ибо это противоречит самой сути зрения. В конце концов, в мозге нет никакого гомункулуса, который смотрит на внутренний ментальный экран и может извлечь пользу из такого заполнения. (Например, вы же не говорите, что мозг «заполняет» крошечные промежутки между рецепторами сетчатки.) Лично я предпочитаю употреблять этот термин как простой способ подчеркнуть, что человек видит нечто в той области пространства, из которой в глаз не поступает ни свет, ни любая другая информация. Преимущество данного «теоретико-нейтрального» определения заключается в том, что оно позволяет проводить любые эксперименты в поисках нейронных механизмов зрения и восприятия.

Этот хитроумный эксперимент провел Джером Леттвин из Ратгерского университета (Lettvin, 1976). Объяснение данного эффекта как имеющего отношение к стереоскопическому зрению принадлежит мне (см. примечание 7). Аналогичный эффект — выравнивание горизонтально смещенных вертикальных линий — я наблюдал и у пациентов со скотомами кортикального происхождения (Ramachandran, 1993b).

Поскольку вы смотрите на мир с двух немного разных точек зрения, соответствующих двум глазам, изображения на сетчатке слегка отличаются друг от друга. Различия пропорциональны относительным расстояниям между видимыми объектами. Мозг сравнивает два изображения и «объединяет» их, благодаря чему вы видите одну «картинку», а не две. Другими словами, в вашем зрительном пути уже есть встроенный нейронный механизм для «выравнивания» вертикальных линий, смещенных по горизонтали. Однако поскольку ваши глаза разделены по горизонтали, а не по вертикали, механизм выравнивания горизонтальных линий, которые смещены по вертикали, у вас отсутствует. На мой взгляд, именно поэтому вертикальные линии, попадающие на слепое пятно, «сливаются» в одну непрерывную линию, а горизонтальные — нет. Тот факт, что вы используете только один глаз в эксперименте со слепым пятном, не имеет значения: вы можете неосознанно задействовать те же нейронные цепи, даже закрыв один глаз.

Те из нас, у кого нормальное зрение и естественные слепые пятна, безусловно сочтут эти упражнения весьма забавными. Но представьте, что в результате некоего повреждения сетчатки у вас появилось искусственное слепое пятно. Мозг будет по-прежнему «заполнять» слепые области в вашем поле зрения? Или произойдет реорганизация, в результате которой смежные сегменты зрительного поля начнут отображаться на область, которая больше не получает сигналов? Каковы будут последствия такой реорганизации? Возникнет у такого человека двойное зрение или нет? Допустим, я подношу карандаш к его скотоме. За счет стимуляции участка коры, соответствующего скотоме, он должен увидеть два карандаша — один настоящий и один «призрачный» (точно так же Том ощущал прикосновения и на лице, и на руке). Чтобы проверить эту гипотезу, мы обследовали нескольких пациентов с повреждениями сетчатки, но ни один не сообщил о двоении. Мое непосредственное заключение звучало примерно так: о, отлично, кто знает, возможно зрение отличается от фантомных конечностей. А потом я догадался, в чем дело. Пусть в одном глазу образовалась скотома, но ведь у человека два глаза! Соответствующий участок в другом глазу по-прежнему посылает информацию в первичную зрительную кору, а потому никакой реорганизации не происходит. Чтобы получить эффект двойного зрения, нужно удалить здоровый глаз.

Несколько месяцев спустя я познакомился с одной женщиной. В левом нижнем квадранте левого глаза у нее была скотома, а правый глаз был полностью утрачен. При попадании световых пятен в нормальное поле зрения она не испытывала двоения, однако, к моему изумлению, если пятна мерцали с частотой около десяти герц (десять циклов в секунду), она видела два пятна — одно там, где оно было на самом деле, а второе внутри скотомы.

Я пока не могу объяснить, почему Джоан видит два объекта только тогда, когда стимул мерцает. Не исключено, что мерцающий стимул преимущественно активирует крупноклеточный путь — зрительную систему, участвующую в восприятии движения, — и что этот путь более подвержен реорганизации, чем другие.

Ramachandran, 1992.

Sergent, 1988.

Впоследствии я убедился, что это происходило каждый раз, когда я тестировал Джоша. Кроме того, аналогичный феномен я наблюдал у одного из пациентов д-ра Ханны Дамасио (Ramachandran, 1993b).

Черновик этой главы, основанной на моих клинических заметках, я набросал в сотрудничестве с Кристофером Уиллсом, однако в дальнейшем текст пришлось переписать. Впрочем, я сохранил парочку его наиболее красочных метафор, в том числе и метафору с комнатой смеха.

Kosslyn, 1996; Farah, 1991.

Хотя большинство пациентов с синдромом Шарля Бонне не помнят, что сталкивались с этими образами раньше (возможно, это произошло в далеком прошлом), некоторые галлюцинируют объекты, увиденные только что или логически связанные с вещами в непосредственной близости от скотомы. Например, Ларри часто галлюцинировал несколько копий своих ботинок (которые он видел несколько секунд назад). Другие пациенты жаловались, что во время управления автомобилем в их скотомах нередко возникают сцены, которые они миновали несколько минут назад.

Таким образом, синдром Шарля Бонне сливается с другим хорошо известным синдромом, так называемой палинопсией (с которой часто сталкиваются неврологи после травмы головы или иного повреждения зрительных путей). Как известно, при палинопсии движущийся объект оставляет за собой многочисленные копии. Хотя палинопсия обычно рассматривается как проблема распознавания движения, она может иметь больше общего с синдромом Шарля Бонне, чем думают офтальмологи. Суть обоих синдромов состоит в том, что все мы можем подсознательно воспроизводить недавно увиденные зрительные образы в течение нескольких минут или даже часов после их исчезновения из поля зрения и что в основном это происходит при отсутствии текущей информации от сетчатки (как это может случиться после травмы зрительного пути).

Хамфри (Humphrey, 1992) выдвинул предположение, что деафферентация каким-то образом играет ключевую роль в зрительных галлюцинациях и что такие галлюцинации могут быть основаны на обратных проекциях. Любые претензии на новизну с моей стороны вытекают из наблюдения, что у обоих моих пациентов галлюцинации ограничивались внутренним пространством скотомы и никогда не выходили за ее пределы. Данное наблюдение подсказывает мне, что это явление можно объяснить только обратными проекциями (поскольку обратные проекции организованы топографически).

Если эта теория верна, почему мы не галлюцинируем, когда закрываем глаза или заходим в темную комнату? В конце концов, и в том, и в другом случае зрительный вход отсутствует. Во-первых, при полном отсутствии сенсорного входа (например, в камере сенсорной депривации), люди таки галлюцинируют. Во-вторых, даже когда вы закрываете глаза, нейроны вашей сетчатки постоянно посылают базовые сигналы (мы называем это спонтанной активностью) в высшие центры; этого может быть вполне достаточно, чтобы наложить вето на нисходящую активность. Однако при повреждениях сетчатки, первичной зрительной коры или зрительного нерва, которые приводят к скотоме, исчезает даже эта спонтанная активность, в результате чего появляются внутренние образы — галлюцинации. Фактически можно утверждать, что спонтанная активность в начале зрительных путей, которая до сих пор оставалась загадкой, главным образом развилась для обеспечения такого «нулевого» сигнала. Наиболее убедительные доказательства данной теории исходят от двух наших пациентов, у которых галлюцинации были ограничены пределами скотомы.

Это несколько радикальное представление о восприятии, я полагаю, главным образом справедливо в отношении распознавания определенных объектов в вентральном потоке — ботинка, чайника, лица друга, — в рамках которого использование высокоуровневых семантических знаний имеет вычислительный смысл, так как помогает устранить неопределенность. В рамках других, более «примитивных» зрительных процессов (таких как движение, стереоданные и цвет) подобные взаимодействия могут происходить в более ограниченном масштабе: здесь вы вполне можете обойтись только общими знаниями о поверхностях, контурах, текстурах и так далее, встроенными в саму нейронную архитектуру «первичных модулей» (как подчеркивал Дэвид Марр, хотя Марр не проводил различий, которые провожу я). Тем не менее данные свидетельствуют о том, что взаимодействие между модулями низкого уровня и знаниями «высокого уровня» носит гораздо более интенсивный характер, чем принято считать (см. Churchland, Ramachandran & Sejnowski, 1994). Общее правило, по-видимому, заключается в том, что взаимодействие происходит всякий раз, когда это необходимо, и не происходит (и не может происходить), когда это не нужно. Выявление сильных и слабых взаимосвязей является одной из ключевых задач психофизики зрения и нейробиологии.

Другие названия этого феномена: односторонняя зрительно-пространственная агнозия, односторонний пространственный неглект, гемипространственный неглект, гемипространственное сенсорное невнимание. (Примеч. пер.)

Описание синдрома одностороннего пространственного игнорирования (неглекта) см. Critchley, 1966; Brain, 1941; Halligan & Marshall, 1994.

Никто не описывал избирательную функцию сознания более красноречиво, чем выдающийся психолог Уильям Джеймс (1890) в своем знаменитом эссе «Stream of Thought». Он писал: «Мы видим, что разум в любом его проявлении есть театр одновременных возможностей. Роль сознания заключается в сопоставлении этих возможностей, в отборе одной или нескольких из них и в подавлении остальных путем наращивания или подавления силы внимания… Работу мозга над полученной информацией можно в определенной степени сравнить с работой скульптора над каменной глыбой. В том смысле, что статуя всегда находилась внутри камня. Однако кроме нее в камне хранились еще тысячи других, и только благодаря скульптору из него была извлечена именно эта… Если захотим, мы можем мысленно повернуть время вспять к той черной и единой бесконечности пространства и движущихся облаков роящихся атомов, какую наука называет единственным реальным миром. Но все-таки мир, который мы воспринимаем и в котором живем, будет такой, какой наши предки и мы сами постепенно высекали из этого первозданного пространства, просто отбрасывая определенные фрагменты. Другой скульптор — другая статуя из того же камня! Другой разум — другой мир из того же самого монотонного и невыразительного хаоса! Мой мир — лишь один из миллиона миров, столь же реальных для тех, кто может их выделить. Сколь различны должны миры в сознании муравья, каракатицы или краба!»

Описание этой петли положительной обратной связи см. Heilman, 1991.

Marshall & Halligan, 1988.

Sacks, 1985.

Gregory, 1997.

Что произойдет, если я брошу в вас кирпич с заднего сиденья автомобиля и вы увидите его в зеркале? Наклонитесь ли вы вперед (как и следует), или вас одурачит увеличивающееся изображение в зеркале и вы отклонитесь назад? Возможно, за интеллектуальную коррекцию зеркального отражения, позволяющую точно определить, где находится реальный объект, отвечает сознательный путь «что» в височных долях, а за уклонение — путь «как» в теменной доле. Если это верно, вы можете запутаться и метнуться в неверном направлении — и в этом будет виноват ваш зомби!

Эта интерпретация — неплохое предварительное объяснение, однако на нем история не заканчивается. Эдуардо Бизиак слегка модифицировал тест: вместо того чтобы попросить испытуемого разделить уже нарисованную горизонтальную линию, он просто дал ему лист бумаги с крошечной вертикальной линией посередине и сказал: «Представьте, что эта вертикальная линия делит пополам невидимую горизонтальную линию и нарисуйте ее». Испытуемый уверенно нарисовал линию, но правая часть оказалась примерно вдвое меньше левой. Это говорит о том, что дело тут не только в простом невнимании. Согласно Бизиаку, вся репрезентация пространства сплющивается, чтобы увеличить здоровое правое поле зрения и уменьшить левое. В итоге пациент вынужден делать левую половину линии длиннее правой: лишь в таком случае они будут казаться ему одинаковыми.

Хорошие новости в том, что многие пациенты с синдромом неглекта, обусловленным повреждением правой теменной доли, спонтанно восстанавливаются через несколько недель. Это подразумевает, что некоторые из неврологических синдромов, которые мы считаем перманентными — то есть вызванными деструкцией нервной ткани, — на самом деле могут представлять собой «функциональные дефициты», включающие временный дисбаланс трансмиттеров. Популярная аналогия между мозгом и цифровыми компьютерами крайне обманчива, однако в данном конкретном случае я испытываю сильный соблазн прибегнуть именно к ней. Функциональный дефицит больше похож на сбой в программном обеспечении, ошибку в программе, нежели на проблему с аппаратной частью. Если я прав, то у миллионов людей, страдающих расстройствами, которые традиционно считались «неизлечимыми», еще есть надежда: просто раньше мы понятия не имели, как починить программное обеспечение их мозга. В качестве примера позвольте мне привести пациента, у которого в результате повреждения левого полушария развилась дискалькулия. Как и многие другие жертвы этого синдрома, он казался весьма рассудительным и сообразительным, однако в арифметике был просто безнадежен. Он мог обсуждать погоду, последние события в больнице и людей, которые его посещали в тот день. И все же, стоило его попросить вычесть 7 из 100, как он впадал в ступор. Как ни странно, он не просто не мог решить арифметический пример. Мой ученик Эрик Альтшулер и я заметили, что каждый раз, когда он пытался произвести вычисления, он нес невероятную тарабарщину — Льюис Кэрролл назвал бы ее бармаглотом, — но при этом абсолютно не осознавал, что говорит ерунду. «Слова» были полностью оформлены, но лишены какого-либо смысла — нечто подобное можно наблюдать при речевых расстройствах, например афазии Вернике (даже слова в основном представляли собой неологизмы). Можно подумать, один вид математической задачки включал в его мозгу «языковую дискету» с ошибкой. Но почему он произносил тарабарщину вместо того, чтобы просто молчать? Мы настолько привыкли думать о мозге как о совокупности автономных модулей — один для математики, один для речи, один для лиц, — что совершенно забываем о сложности и масштабах взаимодействия между ними. В частности, состояние нашего пациента имело смысл только в том случае, если допустить, что развертывание того или иного модуля зависит от текущих требований, предъявляемых организму. Способность быстро упорядочивать биты информации является важной частью как математических операций, так и речи. Возможно, в его мозгу возникла некая «ошибка упорядочения». Что, если для математики и ненормальной речи требуется определенный тип упорядочения? Наш пациент мог вести обычную беседу потому, что опирался на множество подсказок (множество резервных копий) и не включал механизм упорядочения на полную мощность. Решая математическую задачу, он, напротив, был вынужден полагаться на него в гораздо большей степени, а потому неизменно терпел фиаско. Само собой разумеется, все это чистые домыслы, но они дают пищу для размышлений.

Судя по всему, у нормальных людей система «что» в височной доле и путь «как» в теменной доле способны «переговариваться» между собой, однако у пациентов с синдромом зеркала эта коммуникация нарушена. Вырвавшись из-под контроля пути «что», зомби тянется прямо в зеркало.

Некоторые пациенты с поражением правой теменной доли отрицают, что их левая рука принадлежит им — заболевание, известное как соматопарафрения; мы рассмотрим таких пациентов в главе 7. Если вы возьмете безжизненную левую руку такого человека, поднимите ее и перенесете в правое поле зрения, он заявит, что эта рука принадлежит вам, врачу, его матери, брату или супругу. Помню, когда я впервые столкнулся с этим расстройством, сказал себе: «Наверное, это самое странное явление во всей неврологии, если не во всей науке!» Как может психически здоровый, рассудительный человек утверждать, что его рука принадлежит матери? Роберт Рафаэль, Эрик Альтшулер и я недавно обследовали двух пациентов с этим расстройством и обнаружили, что когда они смотрели на свою левую руку в зеркале (расположенном справа, чтобы вызвать синдром зеркала), они соглашались, что рука принадлежит им! Получается, зеркало их «вылечило»?

Это может показаться грубым, но физиотерапевты не любят работать с пациентами с отрицанием, а потому его преодоление имеет большое практическое значение.

Описание анозогнозии см. Critchley, 1966; Cutting, 1978; Damasio, 1994; Edelman, 1989; Galin, 1992; Levine, 1990; McGlynn & Schacter, 1989; Feinberg & Farah, 1997.

Выдающийся психолог-эволюционист Роберт Триверс из Калифорнийского университета в Санта-Крузе предложил весьма хитроумное объяснение эволюции самообмана (Trivers, 1985). Согласно Триверсу, в повседневной жизни нам часто приходится лгать — скажем, во время налоговой проверки, из-за романа «на стороне» или в попытке защитить чьи-то чувства. Другие исследования показали, что лжец (если, конечно, вы не практикуетесь во вранье постоянно) неизменно выдает себя неестественной улыбкой, выражением лица или тоном голоса (Ekman, 1992). Дело в том, что лимбическая система (непроизвольная любительница правды) контролирует спонтанное проявление эмоций, в то время как кора (центр произвольного контроля, а также место, где фабрикуется ложь) контролирует выражение лица, когда мы обманываем. Как следствие, когда мы лжем с улыбкой, это фальшивая улыбка; даже если мы попытаемся придать своему лицу каменное выражение, коварная лимбическая система выдаст нас с головой. Но есть решение этой проблемы, утверждает Триверс. Чтобы эффективно лгать другому человеку, все, что нужно, — это сперва солгать себе. Если вы верите в собственную ложь, ваша улыбка и выражение лица будут подлинными, без следа лукавства, а сама ложь — в высшей степени убедительной. Стратегия неплохая, но, на мой взгляд, в этом сценарии есть внутреннее противоречие. Предположим, вы шимпанзе, который спрятал несколько бананов под веткой дерева. Альфа-самец, который знает, что у вас есть бананы, требует, чтобы вы отдали их ему. Как вы поступите? Скорее всего, вы солжете и скажете, что бананы на другой стороне реки. Правда, при этом есть опасность, что он обнаружит обман по выражению вашей мордочки. Как же быть? По Триверсу, сначала вы убеждаете себя, что бананы действительно находятся на другом берегу реки, а потом говорите это альфа-самцу. Он, разумеется, вам верит, и бананы остаются у вас. Но есть одна проблема. Что, если через некоторое время вы проголодаетесь и отправитесь на поиски бананов? Так как теперь вы верите, что еда находится на другом берегу реки, вы ищете ее там. Другими словами, стратегия, предложенная Триверсом, противоречит самой цели лжи: по определению, тот, кто лжет, должен по-прежнему иметь доступ к истине — иначе бы в этой эволюционной стратегии не было никакого смысла.

Один из способов разрешить эту дилемму — предположить, что «вера» не унитарна. Возможно, самообман — это функция левого полушария, которое стремится передать свои знания другим, тогда как правое полушарие продолжает «знать» правду. Чтобы проверить эту гипотезу экспериментально, можно измерить кожно-гальваническую реакцию у анозогнозиков и нормальных людей (например, детей), когда они конфабулируют. При генерировании ложного воспоминания нормальным человеком — или ребенком — датчики зафиксируют скачок в КГР (аналогичный тому, что наблюдается при откровенной лжи) или нет?

Впрочем, в отношении одного типа лжи Триверс безусловно прав. Это ложь о собственных способностях, то есть хвастовство. Конечно, ложное представление о собственных способностях может привести к неприятностям («я большой сильный человек, а не хилый и слабый») и постановке нереалистичных целей. Тем не менее во многих случаях этот недостаток с лихвой окупается тем, что у убедительного хвастуна больше шансов пойти на свидание в субботу, а значит, гораздо больше шансов распространить свои гены. В результате гены «успешного хвастовства посредством самообмана» быстро станут частью генофонда. Можно предположить, что мужчины должны быть более склонными к хвастовству и самообману, чем женщины. Насколько мне известно, данный прогноз никогда не проверялся систематически, хотя коллеги уверяют меня, что так оно и есть. Женщины, напротив, должны уметь выявлять ложь, ибо в их случае на карту поставлено гораздо больше — тяжелая девятимесячная беременность, рискованные роды и длительный период ухода за ребенком (само-то материнство не подлежит сомнению!).

Кинсбурн (Kinsbourne, 1989), Боген (Bogen, 1975) и Галин (Galin, 1976) неоднократно предупреждали об опасностях «дихотомании», приписывании когнитивных функций исключительно одному полушарию в ущерб другому. Необходимо помнить, что в большинстве случаев специализация носит скорее относительный, нежели абсолютный характер, и что мозг имеет переднюю, заднюю, верхнюю и нижнюю части, а не только левую и правую. Сложная поп-культура и бесчисленные самоучители основаны именно на специализации полушарий. Как отметил Роберт Орнштейн (1997): «Это клише в общих рекомендациях менеджерам, банкирам и артистам. Это есть в мультфильмах и в рекламе. Так, компания United Airlines, призывая летать их самолетами, апеллирует к обеим вашим половинам: музыка для одной и хорошая цена для другой. Автомобильная компания Saab позиционирует свой новый седан как „автомобиль для обеих сторон мозга“. Одна моя знакомая, запамятовав чье-то имя, сваливала свою забывчивость на „правополушарность“. Однако существование такой поп-культуры не должно маскировать главное — представление о том, что два полушария действительно могут быть специализированы для выполнения разных функций. Тенденция приписывать таинственные силы правому полушарию не нова — она восходит к французскому неврологу девятнадцатого века Шарлю Браун-Секварду, основоположнику такого модного нынче движения, как аэробика правого полушария».

Актуальный обзор представлений о специализации полушарий см. Springer & Deutsch, 1998.

Большей частью наших знаний о специализации полушарий мы обязаны Газзаниге, Богену и Сперри (Gazzaniga, Bogen & Sperry, 1962) — трем ученым, изучавшим пациентов с расщепленным мозгом. Если перерезать мозолистое тело, соединяющее две половинки мозга, когнитивные возможности каждого полушария можно исследовать по отдельности. Мой «генерал» мало чем отличается от того, что Газзанига называл «переводчиком» в левом полушарии (1992). Тем не менее Газзанига не рассматривает эволюционное происхождение или биологическое обоснование его существования (как это пытаюсь сделать я), а также не постулирует наличие антагонистического механизма в правом полушарии. Гипотезу о специализации полушарий, аналогичную моей, предложил и Кинсбурн (Kinsbourne, 1989), но не для объяснения анозогнозии, а для объяснения эффектов латеральности, наблюдаемых при депрессии после инсульта. Хотя Кинсбурн не затрагивает тему фрейдовских защитных механизмов или «сдвигов парадигмы», он высказывает любопытное предположение, согласно которому левое полушарие может быть необходимо для поддержания текущего поведения, тогда как активация правого полушария позволяет прервать текущее поведение и генерировать ориентировочную реакцию.

Я хотел бы подчеркнуть, что предложенная мной теория специализации полушарий, безусловно, не объясняет все формы анозогнозии. Например, анозогнозия при афазии Вернике, вероятно, возникает из-за повреждения той самой части мозга, которая обычно репрезентирует представления о языке. Синдром Антона (отрицание слепоты кортикального происхождения), с другой стороны, может наблюдаться только при одновременном поражении правого полушария. (Я видел один случай «двух поражений», подобный этому, однако необходимы дополнительные исследования.) Интересно, осознает ли пациент с афазией Вернике свой дефицит, если его ухо оросить холодной водой?

Ramachandran, 1994, 1995a, 1996.

Мы по-прежнему далеки от понимания нейронной основы такого бреда, однако в ходе последних исследований Грациано, Яп и Гросс (Graziano, Yap & Gross, 1994) обнаружили кое-что интересное. Оказывается, в дополнительной моторной коре обезьян имеются одиночные нейроны, которые реагируют на зрительные стимулы. Рецептивные поля этих нейронов «наложены» на соматосенсорные поля руки и двигаются всякий раз, когда обезьяна двигает рукой, но не глазами. Такие поля могут служить нейронным субстратом для тех разновидностей бреда, которые я наблюдаю у своих пациентов.

Гипотеза, согласно которой в правом полушарии имеется особый механизм обнаружения не только несоответствий схемы тела (как это показывает наш ящик виртуальной реальности, а также эксперименты Рэя Долана и Криса Фрита), но и прочих видов аномалий, подтверждается результатами трех других исследований, описанных в научной литературе. Например, известно, что пациенты с повреждением левого полушария, как правило, более склонны к депрессии и пессимизму, нежели пациенты с инсультами в правом полушарии (Gainotti, 1972; Robinson et al., 1983). Обычно это различие объясняется большей «эмоциональностью» правого полушария. Я позволю себе не согласиться и предположу, что из-за повреждения левого полушария у пациента нет даже минимальных «защитных механизмов», в результате чего каждая пустяковая аномалия становится потенциально дестабилизирующей. На мой взгляд (Ramachandran, 1996), даже идиопатическая депрессия может возникнуть из-за неспособности левого полушария задействовать защитные механизмы, о которых говорил Фрейд — возможно, в результате дисбаланса трансмиттеров или клинически неопределяемого повреждения левой лобной области. В пользу этой идеи говорят результаты многочисленных исследований: как показывают эксперименты, депрессивные люди более чувствительны к тонким несоответствиям (таким, как красный пиковый туз), чем нормальные люди. В настоящее время я провожу аналогичные тесты с пациентами, страдающими анозогнозией.

Вторая серия экспериментов, подтверждающих мою гипотезу, связана с интересным наблюдением Гарднера (Gardner, 1993): оказывается, повреждения правого (но не левого) полушария часто вызывают проблемы с распознаванием абсурдности предложений «с подвохом» (в таких предложениях концовка противоречит началу). Я интерпретирую это наблюдение как сбой детектора аномалий.

Отрицание Билла показалось бы комичным, если бы не крайняя трагичность ситуации, в которой он оказался. В действительности его поведение имеет определенный смысл: он делает все возможное, чтобы защитить свое эго или «Я». Когда человеку объявляют смертный приговор, что плохого в отрицании? Но даже несмотря на то, что отрицание Билла может быть здоровой реакцией на безнадежное положение, его масштабы удивляют, и возникает еще один интересный вопрос: конфабулируют ли пациенты с патологией вентромедиальной коры, такие как Билл, главным образом для защиты целостности своего «Я», или эта склонность распространяется и на другие абстрактные вопросы? Если вы спросите такого человека: «Сколько волос у Клинтона на голове?», он назовет цифру или признает свое невежество? Иными словами, заставит ли его конфабулировать сам акт расспросов со стороны авторитетной фигуры? До сих пор систематических исследований по этой теме не проводилось, однако если больной не страдает слабоумием (грубо говоря, умственной отсталостью вследствие диффузного повреждения коры), он, как правило, довольно «честен» и охотно признает незнание вещей, не представляющих непосредственной угрозы для его благополучия.

Очевидно, отрицание имеет очень глубокие корни. Хотя смотреть на его проявления весьма увлекательно, оно является источником большого разочарования и беспокойств для родственников (хотя по определению не для самого пациента!). Как правило, больные отрицают непосредственные последствия паралича (что поднос обязательно опрокинется или что они не могут завязать собственные шнурки), но будут ли они отрицать и его отдаленные последствия — что произойдет на следующей неделе, в следующем месяце, в следующем году? Или они все-таки смутно осознают, что чего-то не хватает, что они инвалиды? Другими словами, не помешает ли отрицание написать завещание? Я не изучал эту проблему на систематической основе, но в тех немногих случаях, когда я поднимал этот вопрос, пациенты реагировали так, будто абсолютно не осознавали, насколько сильно паралич повлияет на их будущую жизнь. Так, больной может с уверенностью утверждать, что собирается вернуться из больницы домой на собственной машине или что с удовольствием возобновит занятия гольфом или теннисом. Получается, дело не только в сенсорном/моторном искажении — неспособности обновлять текущую схему тела (хотя это, безусловно, основной компонент данного расстройства). Скорее, радикально меняется весь спектр представлений о себе и способах выживания. К счастью, подобный бред часто служит существенным облегчением и утешением для пациентов, пусть даже их установка вступает в прямой конфликт с одной из ключевых целей реабилитации — помочь больному осознать свое положение.

Другой подход к изучению глубин отрицания — вывести слово «паралич» на монитор компьютера и измерить кожно-гальваническую реакцию. Хотя пациент не осознает свой паралич, найдет ли он это слово угрожающим (в этом случае датчики зафиксируют мощный скачок в КГР) или нет? Как он оценит «неприятность» этого слова по шкале от 1 до 10? Будет ли его рейтинг выше (или ниже), чем у нормального человека?

Даже у некоторых пациентов с инсультом правой лобной доли наблюдаются симптомы, напоминающие нечто среднее между анозогнозией и расстройством множественной личности. Доктор Риита Хари и я недавно обследовали одну такую больную в Хельсинки. В результате двух инсультов — одного в правой лобной доле, а другого в поясной извилине — ее мозг утратил способность «обновлять» схему тела. Стоило ей посидеть одну минутку, а затем куда-нибудь пойти, как ее тело расщеплялось на две половины — левая продолжала сидеть, а правая шла. Каждый раз она с ужасом оглядывалась назад, дабы убедиться, что левая половина в самом деле не отстала от правой.

Когда мы бодрствуем, левое полушарие обрабатывает сенсорные данные, придавая последовательность, согласованность и временну́ю упорядоченность нашему повседневному опыту. При этом оно рационализирует, отрицает, подавляет и иным образом подвергает цензуре бо́льшую часть поступающей информации. Теперь рассмотрим, что происходит во время сновидений и фазы быстрого сна. Есть как минимум две возможности, которые отнюдь не являются взаимоисключающими. Во-первых, фаза быстрого сна может выполнять важную «вегетативную» функцию, связанную с биологическими факторами (например, поддержание и «загрузка» нейротрансмиттеров), а сновидения могут быть просто эпифеноменом — нерелевантными побочными продуктами. Во-вторых, сами сновидения могут иметь важную когнитивную/эмоциональную функцию, а фаза быстрого сна быть просто средством достижения этой цели. В частности, не исключено, что сновидения позволяют отрепетировать различные, потенциально дестабилизирующие гипотетические сценарии. Фактически это своего рода симуляция «виртуальной реальности» с использованием запрещенных мыслей, которые обычно вытесняются сознанием. Возможно, такие мысли появляются в сновидении не случайно. Это своеобразная проверка: если они могут быть ассимилированы в сюжетную линию — отлично; если нет, они подавляются и снова забываются.

Почему мы не можем проводить такие репетиции в воображении, неясно, но я могу предложить две гипотезы. Во-первых, чтобы репетиции были эффективными, они должны выглядеть и ощущаться как настоящие, а это в состоянии бодрствования невозможно: мы знаем, что образы генерируются внутри. Как сказал Шекспир, нельзя «утолить жгучий голод, воображая пиршественный стол». Другими словами, образы никогда не смогут заменить реальную вещь, что имеет глубокий эволюционный смысл.

Во-вторых, демаскировка тревожных воспоминаний в состоянии бодрствования противоречит самой цели их подавления и может оказать выраженное дестабилизирующее влияние на мозг. Демаскировка таких воспоминаний во время сновидений, напротив, позволяет реалистичное и эмоционально заряженное моделирование без всякого риска.

Существует много мнений о функциях снов. Анализ этого предмета см. Hobson, 1988; Winson, 1986.

Разумеется, это не относится ко всем людям без исключения. Один пациент, Джордж, хорошо помнил, что отрицал свой паралич. «Я видел, что рука не двигается, — сказал он, — но мой разум не желал это признавать. Это было самое странное. Полагаю, я стал жертвой синдрома отрицания». Почему один человек помнит, а другой забывает, неясно, однако это может иметь какое-то отношение к остаточному повреждению правого полушария. Возможно, Джордж, в отличие от Мумтаз или Джин, полностью восстановился, а потому мог смотреть правде в глаза. Тем не менее мои эксперименты показывают, что по крайней мере некоторые больные в дальнейшем склонны «отрицать отрицание», даже если они психически здоровы и не испытывают проблем с памятью.

Наши эксперименты с памятью поднимают и другой интересный вопрос: что, если в результате автомобильной аварии у человека окажутся повреждены периферические нервы и парализована левая рука? Предположим также, что через несколько месяцев у него случится инсульт, который приведет к параличу левой половины тела и синдрому отрицания. Скажет ли он тогда: «О боже, доктор, моя парализованная рука снова движется!» Другими словами, уцепится ли он за свое устоявшееся мировоззрение (как предполагает моя теория) и, следовательно, скажет, что левая рука парализована — или вернется к более ранней схеме тела и начнет утверждать, что рука снова движется?

Я подчеркиваю, что это исследование единичного случая, и мы должны повторить эксперимент на других пациентах. На самом деле, не каждый больной был таким сговорчивым, как Нэнси. Я очень хорошо помню одну пациентку, Сьюзан, которая решительно отрицала паралич левой руки и согласилась принять участие в наших экспериментах. Когда я сказал ей, что собираюсь сделать укол с местным анестетиком, она наклонилась вперед в своем инвалидном кресле, посмотрела мне прямо в глаза и сказала: «Но, доктор, разве это честно?» Сьюзан как будто играла со мной в какую-то игру: я изменил правила, а это было запрещено. Я не стал продолжать эксперимент. И все-таки, не исключено, что фальшивые инъекции могут положить начало совершенно новой форме психотерапии.

Другая фундаментальная проблема возникает в тех случаях, когда левое полушарие пытается интерпретировать сообщения из правого полушария. В главе 4 мы узнали, что зрительные центры мозга разделены на два потока — путь «как» и путь «что» (теменные и височные доли). Грубо говоря, правое полушарие склонно использовать аналоговую, а не цифровую среду представления, акцентирующую схему тела, пространственное зрение и другие функции пути «как». Левое полушарие, напротив, предпочитает более логичный стиль, связанный с речью; оно распознает и классифицирует объекты, помечает их словесными ярлыками и представляет в логических последовательностях (путь «что»). Разумеется, это создает большие сложности при переводе. Каждый раз, когда левое полушарие пытается интерпретировать информацию, поступающую справа, — например, выразить словами невыразимые качества музыки или искусства — могут возникнуть конфабуляции: в отсутствие ожидаемой информации от правого полушария (поскольку последнее повреждено или отключено) левое начинает сочинять «отсебятину». Может ли такой сбой при переводе объяснить хотя бы некоторые из наиболее ярких конфабуляций, которые мы наблюдаем у пациентов с анозогнозией? (См. Ramachandran & Hirstein, 1997.)

Измененное название романа Милана Кундеры «Невыносимая легкость бытия», впервые опубликованного в 1984 году. (Примеч. пер.)

J. Capgras & J. Reboul-Lachaux, 1923; H. D. Ellis & A. W. Young, 1990; Hirstein & Ramachandran, 1997.

Это расстройство называется прозопагнозией. См. Farah, 1990; Damasio, Damasio & Van Hoesen, 1982. Клетки зрительной коры (поле 17) реагируют на простые объекты, такие как световые полосы, а клетки височных долей — на сложные объекты, например лица. Последние могут быть частью сложной сети, отвечающей за распознавание лиц. См. Gross, 1992; Rolls, 1995; Tovee, Rolls & Ramachandran, 1996. Функции миндалевидного тела подробно описаны LeDoux, 1996, а также Damasio, 1994.

100

Идея, что бред Капгра может быть зеркальным отражением прозопагнозии, впервые была высказана Юнгом и Эллисом (Young & Ellis, 1990), однако эти ученые постулируют отсутствие связей между лимбическими структурами и дорсальным зрительным трактом. Также см. Hirstein & Ramachandran, 1997.

101

Другой вопрос: почему отсутствие эмоционального возбуждения приводит к такому странному бреду? Почему пациент не думает: «Я знаю, что это мой отец, но по какой-то причине больше не чувствую тепла»? Возможно, для возникновения подобных форм бреда необходимо поражение других участков мозга — например, правой лобной доли. Как мы видели на примере пациентов с отрицанием, описанных в предыдущей главе, правое полушарие отслеживает разного рода несоответствия. Непременным условием полномасштабного синдрома Капгра, возможно, является сочетание двух нарушений: способности мозга придавать эмоциональное значение знакомым лицам и глобального механизма «контроля согласованности» в правом полушарии.

102

Baron-Cohen, 1995.

103

В настоящее время устройство в основном используется для стимуляции поверхности мозга, но со временем мы сможем стимулировать и более глубинные структуры.

104

Первоначальное описание см. Papez, 1937; исчерпывающий обзор с множеством интересных размышлений см. Maclean, 1973. Не случайно вирус бешенства «поселяется» главным образом в лимбических структурах. Когда собака A кусает собаку Б, вирус попадает из периферических нервов, расположенных рядом с местом укуса, в спинной мозг, а оттуда в лимбическую систему. Некогда спокойный и добрый песик с рычанием кусает другую жертву, и вирус распространяется дальше, поражая те самые структуры, которые отвечают за агрессивное поведение. Что примечательно, остальные части мозга остаются нетронутыми, благодаря чему собака погибает не сразу и успевает покусать других собак (и не только собак). Но как, черт возьми, вирус проникает из периферических нервов возле места укуса в клетки, расположенные глубоко внутри мозга, но при этом щадит все другие структуры, которые попадаются ему по дороге? Будучи студентом, я часто думал, можно ли окрасить вирус флуоресцентным красителем, чтобы «подсветить» эти области мозга и тем самым выявить пути, связанные с кусанием и агрессией. Так или иначе, очевидно, что в случае вируса бешенства собака — просто временный носитель, необходимый для распространения его генома.

105

Источник: Bloom & Laserson, Brain, Mind and Behavior (1988), Educational Broadcasting Corporation. Используется с разрешения W. H. Freeman & Company.

106

Англ. «четыре F»: fighting, fleeing, feeding, fucking. (Примеч. пер.)

107

Описания височной эпилепсии см. Trimble, 1992; Bear & Fedio, 1977. Согласно Ваксману и Гешвинду (Waxman & Geschwind, 1975), определенная констелляция личностных черт встречается у больных височной эпилепсии чаще, чем у их здоровых ровесников. Хотя это наблюдение нередко подвергается критике, такую связь подтвердили уже несколько исследований (Gibbs, 1951; Gastaut, 1956; Bear & Fedio, 1977; Nielsen & Kristensen, 1981; Rodin & Schmaltz, 1984: Adamec, 1989; Wieser, 1983). Предполагаемая связь между «психическими расстройствами» и эпилепсией, конечно, восходит к античности. Хотя в прошлом к этой болезни относились крайне предвзято, нет никаких оснований полагать, будто какая-либо из этих черт является «нежелательной» или усугубляет положение больного. Разумеется, лучший способ устранить данный предрассудок — изучить синдром во всех подробностях и дать ему разумное научное объяснение. Слейтер и Бирд (Slater & Beard, 1963) отмечали «мистические переживания» в 38 процентах случаев; к аналогичному выводу пришел и Бруенс (Bruens, 1971). Некоторые больные обращаются к религии только во время болезни (Dewhurst & Beard, 1970).

Важно понимать, что лишь небольшое число пациентов демонстрируют такие эзотерические черты, как религиозный фанатизм или гиперграфия, но это не делает связь менее реальной. Так, изменения в почках или глазах (осложнения диабета) наблюдаются не у всех диабетиков, однако никто не станет отрицать, что такая связь существует. Как отмечает Тримбл (Trimble, 1992), «по всей видимости, в основе таких черт личности, как религиозность и гиперграфия, наблюдаемых у меньшинства больных, лежит принцип „все или ничего“. Поскольку это не градуированные характеристики, они не поддаются выявлению в качестве важной особенности в анкетных исследованиях с небольшим количеством респондентов».

108

Вполне возможно, что в основе шизофрении и маниакально-депрессивных расстройств лежат клинически неопределяемые повреждения височных долей, а посему тот факт, что психические больные иногда испытывают религиозные чувства, не опровергает мою теорию.

109

Аналогичные взгляды высказывали такие ученые, как Crick, 1993; Ridley, 1997; и Wright, 1994, хотя они не ссылаются на специализированные структуры в височной доле. На первый взгляд данный аргумент попахивает групповым отбором — табу в эволюционной психологии, — но это не совсем так. В конце концов, большинство религий хоть и разглагольствуют о всеобщем «братстве», в основном акцентируют верность собственному клану или племени (то есть людям с большим количеством одинаковых генов).

110

По мнению Бира и Федио (Bear & Fedio, 1977), лимбической системе таких пациентов свойственна гиперсвязность, в результате чего они придают космическое значение всему на свете. Данная гипотеза предполагает повышение КГР на все видимые объекты, что подтвердилось в ходе нескольких предварительных исследований. Тем не менее другие ученые не выявили изменений или, наоборот, выявили снижение КГР на большинство категорий. Кроме того, важную роль играют препараты, которые больной принимает во время измерения КГР. Наши собственные эксперименты показывают выборочное повышение КГР на одни категории, но не на другие, что приводит к перманентному изменению эмоционального ландшафта (Ramachandran, Hirstein, Armel, Tecoma & Iragui, 1997). Впрочем, этот вывод еще предстоит подтвердить в ходе более крупных исследований.

111

Более того, даже если изменения в мозге пациента первоначально были опосредованы височными долями, «религиозное мировоззрение», вероятно, задействует множество различных структур.

112

Увлекательное и динамичное изложение идей Дарвина см. Dawkins, 1976; Maynard Smith, 1978; Dennett, 1995. В настоящее время ученые ведут ожесточенные дебаты о том, является ли естественный отбор единственной движущей силой эволюции или существуют другие законы и принципы, управляющие развитием вида. Мы обсудим этот вопрос в главе 10, посвященной эволюции юмора и смеха.

113

См. Eisley, 1958.

114

Эта идея четко изложена в замечательной книге Кристофера Уиллса (Christopher Wills, 1993). Также см. Leakey, 1993; Johanson & Edward, 1996.

115

Савант, который мог извлекать кубические корни в уме, описан Хиллом (Hill, 1978). Многие считают, что саванты знают простые способы или особые уловки для генерирования простых чисел или разложения на множители. Но это не работает. Когда профессиональный математик выучил соответствующий алгоритм, ему потребовалась почти минута, чтобы определить все простые числа между 10 037 и 10 133, тогда как невербальный аутист справился с этой задачей всего за десять секунд (Hermelin & O’Connor, 1990), Существуют специальные алгоритмы генерации простых чисел, предполагающие лишь очень небольшое число ошибок. Было бы интересно узнать, совершают ли саванты те же редкие ошибки; это подскажет нам, используют они тот же алгоритм или нет.

116

74,6 см. (Примеч. пер.)

117

Источник: (а) и (с) — Lorna Selfe, Nadia. Перепечатано с разрешения Academic Press (Нью-Йорк).

118

Другое возможное объяснение савантизма основано на предположении, согласно которому отсутствие определенных способностей облегчает развитие того, что осталось, и позволяет сосредоточить внимание на более эзотерических навыках. Например, сталкиваясь с событиями во внешнем мире, вы не регистрируете каждую мелочь; это было бы неадаптивно. Прежде чем сохранить информацию, мозг оценивает значимость событий и подвергает их сложной цензуре и редактированию. Но что произойдет, если этот механизм вдруг сломается? Очевидно, в этом случае ваш мозг начнет сохранять события в ненужных деталях, например слова в книге, которую вы прочитали десять лет назад. Вам или мне это может показаться удивительным даром, однако на самом деле он возникает в поврежденном мозге, который больше не способен цензурировать повседневный опыт. Аналогичным образом, аутичный ребенок заперт в мире, где другие не приветствуются, за исключением одного или двух каналов, вызывающих у него особый интерес. Способность ребенка сосредотачивать все свое внимание на одном предмете, исключая все остальное, может привести к развитию поразительных способностей, но, опять же, его мозг ненормален, и он остается глубоко отсталым.

Похожее, но более хитроумное объяснение предложили Снайдер и Томас (Snyder & Thomas, 1997). Эти ученые полагают, что саванты по какой-то причине менее ориентированы на общие концепции, что, в свою очередь, обеспечивает доступ к низшим уровням иерархии обработки информации, которые недоступны большинству из нас (отсюда навязчиво подробные рисунки Стивена Уилтшира, которые резко контрастируют с «головастиковыми» или концептуальными рисунками нормальных детей).

Данная идея отнюдь не противоречит моей. Не исключено, что смещение акцента с концептуального восприятия для обеспечения доступа к процессам первичной обработки может зависеть от гипертрофии «первичных» модулей, как предполагаю я. Таким образом, идею Снайдера можно рассматривать как нечто среднее между традиционной теорией внимания и теорией, предложенной в этой главе.

Одна из проблем заключается в том, что, хотя рисунки некоторых савантов кажутся излишне подробными (например, рисунки Стивена Уилтшира, описанные Саксом), рисунки других по-настоящему красивы (например, рисунки лошадей, сделанные Надией). Ее чувство перспективы, тени и так далее кажутся гипернормальными именно в том смысле, в каком и предполагает моя гипотеза.

Как бы там ни было, все эти идеи подразумевают смещение акцента с одного набора модулей на другой. Однако мы пока не знаем, почему именно это происходит: из-за неиспользования одного набора (и большего внимания к другому) или из-за фактической гипертрофии того, что осталось.

Идея сдвига внимания не импонирует мне и по двум другим причинам. Во-первых, утверждение о том, что вы можете автоматически и в совершенстве овладеть тем или иным навыком исключительно благодаря вниманию, на самом деле абсолютно неинформативно, если вы не знаете, что такое внимание, а мы не знаем. Во-вторых, если данный аргумент верен, то почему взрослые пациенты с обширными повреждениями мозга внезапно не открывают в себе другие способности — путем переключения внимания? Лично я пока не видел ни одного пациента с дискалькулией, который внезапно стал музыкальным савантом, и ни одного пациента с неглектом, который стал «ходячим калькулятором». Другими словами, эта теория не объясняет, почему савантами рождаются, а не становятся.

Теорию гипертрофии, конечно, может легко проверить с помощью магнитно-резонансной томографии (МРТ).

119

Такие пациенты, как Надия, сталкивают нас лицом к лицу с глубоким философским вопросом: что такое искусство? Почему одни вещи красивы, а другие нет? Существует ли универсальная грамматика, лежащая в основе всей визуальной эстетики? Художник обладает даром схватывать ключевые черты образа (то, что индусы называют rasa) и исключать лишние детали; при этом он, по сути, делает то, чем обычно занимается наш мозг. Но главный вопрос остается: почему это непременно должно быть красиво с эстетической точки зрения? На мой взгляд, все искусство — это «карикатура» и гипербола; если вы понимаете, почему эффективны карикатуры, вы понимаете искусство. Если вы научите крысу отличать квадрат, скажем, от прямоугольника и будете вознаграждать ее только за прямоугольник, то вскоре она не только начнет распознавать прямоугольник, но и станет выказывать к нему явное предпочтение. Однако, как это ни парадоксально, на более узкий «карикатурный» прямоугольник (например, с соотношением сторон 3:1 вместо 2:1) она будет реагировать гораздо энергичнее, чем на оригинальный прототип! Парадокс разрешается, когда вы понимаете, что крыса усваивает правило — «прямоугольность» — а не конкретный пример этого правила. В силу особого устройства зрительной области, которая отвечает за форму, амплификация правила (более узкий прямоугольник) носит ярко выраженный подкрепляющий характер, стимулирующий зрительную систему крысы «открывать» правила. Аналогичным образом, если вы вычлените общие, ничем не примечательные черты из лица Никсона, а затем усилите различия, вы получите карикатуру, которая больше похожа на Никсона, чем оригинал. На самом деле зрительная система постоянно стремится к «обнаружению правил». По моему мнению, уже на ранних этапах эволюции многие из экстрастриарных зрительных областей, которые специализируются на извлечении корреляций и правил, а также на связывании различного рода признаков (формы, движения, тени, цвета и т. д.), были напрямую подключены к лимбическим структурам с целью генерации приятных ощущений, что повышало выживаемость животного. Как следствие, амплификация определенного правила и устранение ненужных деталей делают изображение еще более привлекательным. Также я бы предположил, что эти механизмы и связи с лимбическими структурами более выражены в правом полушарии. В литературе описано множество пациентов с инсультом в левом полушарии, чьи рисунки после инсульта действительно улучшились — возможно потому, что после инсульта правое полушарие получило возможность беспрепятственно усиливать правило. Великие картины более выразительны, чем фотографии, ибо детали на фотографии могут маскировать основное правило, тогда как на картине они намеренно устранены художником (или инсультом в левом полушарии!).

Разумеется, это отнюдь не исчерпывающее объяснение искусства, но начало неплохое. Нам еще предстоит объяснить, почему художники часто сознательно (как в юморе) прибегают к абсурдным наложениям или почему обнаженная фигура за душевой занавеской или полупрозрачной тканью более привлекательна, чем фотография неприкрытой наготы. Складывается впечатление, что правило, обнаруженное после борьбы, воспринимается мозгом как более подкрепляющее, нежели то, которое очевидно сразу (аналогичное соображение высказывал историк искусства Эрнест Гомбрих). Возможно, благодаря естественному отбору зрительные области устроены таким образом, что подкрепление на самом деле сильнее, если оно получено после «работы» — это гарантирует, что приятно само усилие, а не только результат. Отсюда вечная притягательность картинок-головоломок, таких как далматин на странице 303, или «абстрактных», сильно затененных изображений лиц. Приятное ощущение возникает в тот момент, когда в голове что-то щелкает и прежде хаотичные пятна образуют значимую фигуру.

120

Истории Рут и Уилли (псевдонимы) — реконструкция двух случаев, первоначально описанных в статье Ironside (1955). Клинические подробности и результаты вскрытия не изменены.

121

Fried, Wilson, MacDonald & Behnke, 1998.

122

Зачатки эволюционной психологии можно найти в ранних трудах Гамильтона (1964), Уилсона (1978) и Уильямса (1966). Подлинными основателями данной дисциплины считаются Баркоу, Космидес и Туби (1992). Также см. Daly & Wilson, 1983; Symons, 1979.

Наиболее ясное изложение этих идей см. Pinker, How the Mind Works. Мое несогласие с ним по поводу конкретных деталей эволюционной теории отнюдь не умаляет ценность его вклада.

123

Данная гипотеза весьма интригующая, однако, как и все гипотезы эволюционной психологии, практически не поддается проверке. Более того, я упомяну еще одну непроверяемую идею. По мнению Марджи Профет, утренняя тошнота в первые три месяца беременности позволяет женщине снизить аппетит и, таким образом, избежать попадания в организм естественных ядов, которые содержатся во многих продуктах и могут привести к выкидышу (Profet, 1997). Мой коллега д-р Энтони Дойч предложил еще более гениальное объяснение. Он полагает (в шутку, разумеется), что запах рвоты отбивает у мужчины всякое желание заняться сексом с беременной женщиной, а значит, снижает вероятность полового акта, который, как известно, повышает риск прерывания беременности. Очевидно, что это глупый аргумент, но чем лучше аргумент о токсинах?

124

V. S. Ramachandran, 1997. Вот на что они клюнули: Спросите себя: почему джентльмены предпочитают блондинок? В западных культурах считается, что мужчины питают явную сексуальную и эстетическую симпатию к блондинкам, предпочитая их брюнеткам (Alley & Hildebrandt, 1988). Аналогичное предпочтение женщин со светлой кожей отмечается и во многих незападных культурах. (Это было официально подтверждено «научными» исследованиями; Van der Berghe & Frost, 1986). В самом деле, во многих странах наблюдается почти навязчивая озабоченность «улучшением цвета лица» — мания, которой косметическая индустрия охотно потворствует, выпуская бесчисленное множество бесполезных продуктов для ухода за кожей. (Интересно, что мужчины со светлой кожей таким успехом не пользуются; судя по всему, женщины больше благоволят «высоким, темным и красивым».) Пятьдесят лет назад известный американский психолог Хэвлок Эллис высказал догадку, что мужчины предпочитают округлые формы (которые указывают на плодовитость), а светлые волосы подчеркивают округлость, сливаясь с очертаниями тела. Согласно другой точке зрения, предпочтение блондинок — это предпочтение неотенических, детских черт, которые у женщин рассматриваются как вторичный половой признак (кожа и волосы младенцев обычно светлее, чем у взрослых).

Я бы хотел предложить третью теорию, которая отнюдь не исключает эти две, но имеет дополнительное преимущество: а именно она согласуется с более общими биологическими теориями выбора полового партнера. Однако прежде чем приступить к ее обсуждению, давайте разберемся, зачем нам вообще нужен секс. Почему не размножаться бесполым путем? В этом случае вы могли бы передать все свои гены потомству, а не только половину. Ответ весьма неожиданный: секс возник для того, чтобы мы могли избавиться от паразитов (Hamilton & Zuk, 1982)! Паразитическое заражение чрезвычайно распространено в природе, причем паразиты всегда пытаются обмануть иммунную систему хозяина. Секс позволяет виду-хозяину перетасовывать свои гены и всегда оставаться на шаг впереди паразитов. (Это так называемая стратегия Красной Королевы — термин, навеянный Королевой из «Алисы в Стране чудес», которой приходилось бежать, чтобы оставаться на месте.) Аналогичным образом, мы можем спросить, почему развились вторичные половые признаки, например хвост у павлина или бородка у петуха. Ответ будет тот же: паразиты. Эти демонстрации — большой переливающийся хвост или кроваво-красная бородка — «информируют» самку о том, что жених здоров и не мучается кожными паразитами.

Может, светлые волосы или светлая кожа служат той же цели? Каждый студент-медик знает, что анемию, вызванную кишечными паразитами и кровепаразитами, цианоз (признак болезни сердца), желтуху (больная печень) и кожные инфекции гораздо легче обнаружить у светловолосых людей, чем у темноволосых. То же верно в отношении кожи и глаз. Кишечные паразиты, вероятно, были очень распространены в ранних сельскохозяйственных поселениях и могли вызывать тяжелую анемию у хозяина. Следовательно, раннее выявление анемии у созревших девушек имело важнейшее биологическое значение: известно, что анемия может влиять на фертильность, беременность и рождение здорового ребенка. Получается, блондинка говорит вашим глазам: «Я розовая, здоровая, и нет у меня никаких паразитов. А этой брюнетке не доверяй. Не исключено, что у нее слабое здоровье и куча всяких гадов».

Вторая причина предпочтения блондинок может заключаться в том, что из-за отсутствия защиты от ультрафиолетового излучения (меланина) кожные признаки старения — пигментные пятна и морщины — у блондинок появляются быстрее и более заметны, чем у брюнеток. Поскольку фертильность у женщин быстро снижается с возрастом, стареющие мужчины стараются выбирать самых юных (Стюарт Энстис, личное общение). Таким образом, блондинки могут быть предпочтительнее не только потому, что признаки старения у них появляются раньше, но и потому, что их легче обнаружить.

В-третьих, некоторые внешние признаки сексуального интереса, такие как социальное смущение и румянец, а также сексуальное возбуждение («прилив» оргазма) у темнокожих женщин менее очевидны, чем у светлокожих. Следовательно, оценить вероятность того, что ухаживания окажутся взаимными и закончатся половым актом, легче при ухаживании за блондинками, чем за брюнетками.

Причина отсутствия ярко выраженного предпочтения мужчин со светлой кожей, вероятно, заключается в том, что анемия и паразиты в основном представляют опасность во время беременности, а мужчины не беременеют. Кроме того, блондинке гораздо сложнее лгать о сексе на стороне, чем брюнетке: румянец тут же выдаст ее с головой. Для мужчины такой румянец особенно важен, ибо он смертельно боится, как бы ему не наставили рога, тогда как женщине не нужно об этом беспокоиться: ее главная цель — найти и удержать хорошего кормильца. (Эта паранойя у мужчины не лишена оснований; недавние опросы показывают, что от 5 до 10 процентов отцов не являются генетическими отцами своих детей. По всей видимости, в нашей популяции гораздо больше генов молочника, чем мы это осознаем.)

Последняя причина предпочтения блондинок касается зрачков. Расширение зрачков — еще один очевидный признак сексуального интереса — более заметно на голубой радужке блондинки, чем на темной радужке брюнетки. Кроме того, это объясняет, почему брюнеток часто считают «знойными» и таинственными (или почему женщины пользуются белладонной для расширения зрачков, а мужчины пытаются соблазнить женщин при свечах; белладонна и тусклый свет расширяют зрачки, подчеркивая сексуальный интерес).

Конечно, все эти аргументы в равной степени применимы к любой женщине со светлой кожей. Почему же светлые волосы имеют особое значение? Предпочтение более светлой кожи было установлено в ходе социологических опросов, а вот вопрос о светлых волосах пока не изучен. (Существование на свете крашеных блондинок не опровергает нашу гипотезу: эволюция, разумеется, не могла предвидеть, что однажды человек изобретет перекись водорода. Сам факт, что на свете существуют только «искусственные блондинки», но не «искусственные брюнетки», свидетельствует о том, что мужчины действительно предпочитают светлые волосы; во всяком случае большинство блондинок не красят волосы в черный цвет.) Я полагаю, что светлые волосы служат своеобразным «флагом», благодаря которому мужчина может заметить светлокожую женщину даже издалека.

Мораль: джентльмены предпочитают блондинок потому, что могут легко обнаружить у них ранние признаки паразитарной инфекции и старения, которые снижают фертильность и жизнеспособность потомства, а также румянец и расширение зрачков, которые являются показателями сексуального интереса и супружеской верности. (Идея, что светлая кожа сама по себе может быть показателем молодости и гормонального статуса, была высказана в 1995 году Доном Саймонсом, выдающимся психологом-эволюционистом из Калифорнийского университета в Санта-Барбаре, однако он не выдвигал аргументов, которые мы обсудили выше.)

Как я уже говорил, я придумал всю эту нелепую гипотезу в качестве сатиры на социобиологические теории выбора полового партнера — краеугольный камень эволюционной психологии. На мой взгляд, вероятность, что она окажется верной, меньше 10 процентов, но даже в этом случае она так же жизнеспособна, как многие другие теории ухаживаний, которые сейчас в моде. Если вы думаете, что моя теория глупая, вам определенно стоит почитать другие.

125

Ramachandran, 1998.

126

Важную связь между чувством юмора и креативностью подчеркивал английский врач, драматург и эрудит Джонатан Миллер.

127

Представление о том, что улыбка связана с гримасой угрозы, восходит к Дарвину и часто всплывает в литературе. Однако, насколько мне известно, прежде никто не акцентировал, что она имеет ту же логическую форму, что и смех: прерванный ответ на потенциальную угрозу, когда приближающийся незнакомец вдруг оказывается другом.

128

Любая теория, которая претендует на объяснение юмора и смеха, должна учитывать все следующие факторы, а не только один или два: во-первых, логическую структуру шуток и событий, которые вызывают смех, то есть вход; во-вторых, эволюционную причину, по которой вход принимает данную конкретную форму, построение модели, за которым следует внезапный сдвиг парадигмы тривиального значения; в-третьих, громкий взрывной звук; в-четвертых, связь юмора со щекоткой и возможные причины развития щекотки (я полагаю, что она имеет ту же логическую форму, что и юмор, но может представлять собой своеобразную репетицию юмора взрослых); в-пятых, нервные структуры и связь функциональной логики юмора со «структурной логикой» этих участков мозга; в-шестых, другие функции юмора, кроме тех, для которых он изначально развился (например, мы предполагаем, что когнитивный юмор взрослых может служить репетицией для творчества, а также содействует «дефляции» потенциально тревожных мыслей, с которыми вы ничего не можете поделать); в-седьмых, причины, по которым улыбка представляет собой «полусмех» и часто предшествует смеху (я полагаю, что она имеет ту же логическую форму — дефляция потенциальной угрозы — как юмор и смех, ибо развилась в ответ на приближающихся незнакомцев).

Кроме того, смех может облегчать социальные связи или «груминг», так как часто возникает в ответ на случайное нарушение социальных контрактов или табу (например, когда кто-то читает лекции на кафедре с расстегнутой ширинкой). Шутки или смех над другим человеком способствуют частому пересмотру социальных нравов, принятых в соответствующей группе, и помогают укрепить общее чувство ценностей. (Отсюда популярность этнических анекдотов.)

Психолог Уоллес Чейф (1987) предложил любопытную теорию смеха, которая в некотором смысле противоположна моей. Главная функция смеха, говорит он, это на время «вывести вас из строя» — сам физический акт смеха настолько утомителен, что буквально обездвиживает вас, позволяя расслабиться после того, как вы убедились, что угроза ложная. Я нахожу эту идею привлекательной по двум причинам. Во-первых, при стимуляции левой дополнительной моторной коры испытуемый не только начинает хохотать, но и теряет всякую подвижность; фактически он не может делать ничего кроме как смеяться (Fried et al., 1998). Во-вторых, при таком странном расстройстве, как каталепсия, шутка вызывает паралич, и больной падает на землю, хотя и остается при этом в полном сознании. Не исключено, что это может быть патологическим проявлением «иммобилизационного рефлекса», на который ссылается Чейф. Однако теория Чейфа не объясняет, как смех связан с улыбкой или со щекоткой; ничего не говорит она и о том, почему смех принимает данную конкретную форму — ритмичные, громкие, взрывные звуки.

Почему, например, просто не замереть на месте, как опоссум? Это, конечно, общая проблема в эволюционной психологии; вы можете придумать несколько весьма правдоподобных сценариев того, как могло эволюционировать то-то или то-то, но проследить конкретный эволюционный путь той или иной черты крайне затруднительно.

Даже если я прав и смех действительно развился как сигнал «все в порядке» или «все хорошо», остается объяснить ритмичные движения головы и тела, которые сопровождают смех. Почему многие другие приятные занятия, такие как танцы, секс и музыка, тоже включают ритмичные движения? Это совпадение или нет? Может ли быть так, что все они частично опосредованы одними и теми же нейронными цепями? Джейкобс (Jacobs, 1994) предположил, что и аутичные дети, и нормальные люди склонны к ритмичным движениям потому, что они способствуют активации серотонисинергической системы в ядрах шва, что способствует усиленной выработке «передатчика вознаграждения» — серотонина. Интересно, задействует ли смех тот же механизм? Я знаю по крайней мере одного аутичного ребенка, который часто прибегал к неконтролируемому, социально неуместному смеху для борьбы с тревогой.

129

Это отнюдь не довод в пользу креационизма. Упомянутые мной «другие принципы» следует рассматривать как механизмы, которые дополняют, а не опровергают законы естественного отбора. Вот некоторые примеры:

а. Случайность — старая добрая удача, — должно быть, сыграла огромную роль в эволюции. Представьте себе два вида, которые немного отличаются генетически — назовем их бегемотом А и бегемотом Б — и живут на разных островах, острове А и острове Б. Вообразим, что на оба острова свалился гигантский астероид. Возможно, бегемот Б лучше приспособлен к ударам астероидов; он выживет и передаст свои гены потомству за счет естественного отбора. Но в равной степени возможно и то, что астероид не поразил остров Б и его бегемотов. Скажем, он поразил только остров А и уничтожил всех бегемотов А. Выходит, бегемоты Б выжили и сохранили свои гены не потому, что у них был «ген устойчивости к астероидам», а потому, что им просто повезло и астероид их не задел.

Эта идея настолько очевидна, что я решительно не понимаю, о чем тут спорить. На мой взгляд, она воплощает в себе всю суть дебатов касательно организмов из сланцев Берджес. Прав Гулд или нет в отношении конкретных существ, раскопанных там, его аргумент о роли случайности безусловно верен. В качестве единственного разумного контраргумента можно было бы привести множество случаев конвергентной эволюции. Мой любимый пример — эволюция интеллекта и сложных типов научения (например, имитация) у осьминогов и высших позвоночных. Как объяснить независимое возникновение таких сложных признаков и у позвоночных, и у беспозвоночных, если главную роль играла случайность, а не естественный отбор? Что произойдет, если эволюцию перемотать назад и воспроизвести снова: интеллект разовьется снова? А если он возник дважды, то почему не трижды?

И все же такие случаи удивительной конвергенции отнюдь не исключают случайности как одного из ключевых факторов эволюции; в конце концов, они крайне редки. Интеллект развился два раза, а не десятки раз. Даже на первый взгляд конвергентная эволюция глаз у позвоночных и беспозвоночных, таких как кальмары, вероятно, не является истинным случаем конвергенции, ибо недавно было показано, что речь идет об одних и тех же генах.

б. Когда определенные нейронные системы достигают критического уровня сложности, они могут внезапно приобрести непредвиденные свойства, которые опять-таки не являются прямым результатом отбора. В этих свойствах нет ничего мистического; как показывают математические выкладки, в их основе вполне могут лежать совершенно случайные взаимодействия. По мнению Стюарта Кауфмана, специалиста по теоретической биологии из Института Санта-Фе, именно такими случайными взаимодействиями и объясняется прерывистый характер органической эволюции, то есть внезапное появление новых видов в новых филогенетических линиях.

в. Эволюция морфологических признаков может быть в значительной степени обусловлена механизмами восприятия. Если вы научите крысу отличать квадрат (с соотношением сторон 1:1) от прямоугольника (с соотношением сторон 1:2) и будете давать ей вознаграждение только за прямоугольник, она гораздо энергичнее будет реагировать на узкий вариант (с соотношением сторон 1:4), чем на первоначальный прототип. Этот парадоксальный результат — так называемый «эффект преувеличения» — предполагает, что животное усваивает правило (прямоугольность), а не реакцию на один-единственный стимул. Я полагаю, что именно эта базовая склонность, встроенная в зрительные пути всех животных, и есть истинная причина появления новых видов и новых филогенетических трендов. Рассмотрим классическую проблему длинной шеи у жирафа. Как она появилась? Предположим, что у некой группы жирафов развилась чуть более длинная шея в результате конкуренции за еду, то есть благодаря традиционному дарвиновскому отбору. Естественно, жирафы с длинной шеей должны были спариваться исключительно друг с другом, дабы обеспечить жизнеспособность и плодовитость потомства. Чтобы жираф мог находить оптимальных партнеров, «длинношеесть» (как отличительная характеристика нового вида) была «запрограммирована» в зрительные центры его мозга. Как только правило «жираф = длинная шея» установилось, все жирафы в свободно скрещивающейся группе стали стремиться к спариванию с наиболее «жирафоподобной» особью — то есть с жирафом с самой длинной шеей в стаде. Результат — постепенное увеличение в популяции количества аллелей с «длинной шеей» и, наконец, раса жирафов с комично гипертрофированными шеями, которые мы наблюдаем сегодня.

Данный процесс ведет к усилению любых ранее существовавших эволюционных тенденций, а также к усилению морфологических и поведенческих различий между данным конкретным видом и его непосредственным предком. При этом такое усиление есть прямое следствие психологического закона, а не результат давления отбора со стороны окружающей среды (которое в случае жирафов вообще отсутствует). Вывод: в эволюции должно быть много примеров прогрессивной карикатуризации видов. На самом деле, такие тенденции действительно имеют место и четко прослеживаются в эволюции слонов, лошадей и носорогов. С течением времени они становятся все более и более «мамонтоподобными», «лошадиноподобными» и «носорогоподобными».

Наша гипотеза тесно перекликается с объяснением вторичных половых признаков, предложенным самим Дарвиным — его так называемой теорией полового отбора. Например, считается, что постепенное увеличение хвоста у самцов павлина связано с тем, что самки предпочитали особей с более крупными хвостами. Ключевое различие между нашей идеей и дарвиновским половым отбором состоит в том, что последний объясняет различия между полами, тогда как наша теория позволяет объяснить не только их, но и морфологические различия между видами. Половой отбор предполагает выбор партнеров, которые имеют более выраженные «сексуальные маркеры» (вторичные половые признаки) и видовые «маркеры» (метки, которые помогают отличить один вид от другого). Наша теория, напротив, может объяснить эволюцию внешних морфологических признаков в целом и прогрессирующую карикатуризацию видов, а не только появление сексуальных маркеров и этологических «пусковых механизмов».

Может, взрывное увеличение размеров мозга (и головы) в эволюции гоминидов следствие того же принципа? Не исключено, что наши предки находили инфантильные, неотенические признаки, такие как непропорционально большие головы, особенно привлекательными, так как обычно они свойственны беспомощному младенцу, а гены, которые обеспечивают уход за младенцами, склонны быстро распространяться в популяции. Как только соответствующий перцептивный механизм установился, головы младенцев стали быстро увеличиваться (гены большеголовости порождали неотенические черты и вызывали бо́льшую заботу), и большой мозг стал просто приятным бонусом!

К этому длинному списку мы можем добавить и другие — например, гипотезу Линн Маргулис, согласно которой симбиотические организмы могут «сливаться» и образовывать новые филогенетические линии (например, митохондрии имеют свою собственную ДНК и, возможно, зародились как внутриклеточные паразиты). Однако подробное описание ее идей выходит за рамки этой книги, которая, в конце концов, посвящена мозгу, а не эволюции.

130

Этот случай описан Сайласом Уэйром Митчеллом. См. Bivin & Klinger, 1937.

131

Кристофер Уиллс рассказал мне о видном профессоре акушерства и гинекологии, которого так одурачила одна пациентка, что он с гордостью представил ее своим ученикам как случай нормальной беременности. Разумеется, студенты быстро отыскали у злосчастной леди все классические симптомы. Некоторые даже утверждали, что слышали сердцебиение плода в своих новеньких блестящих стетоскопах — пока один молодой человек не вспомнил о «вывернутом пупке» и не поставил профессора в неловкое положение, установив правильный диагноз.

132

Псевдобеременность — ископаемая болезнь, которая в последнее время практически не встречается. Впервые она была описана Гиппократом в 300 году до н. э. Известно, что у Марии Тюдор, королевы Англии, ложная беременность была два раза, причем одна из них длилась тринадцать месяцев. Страдала этим расстройством и Анна О., одна из самых знаменитых пациенток Фрейда. В более современной медицинской литературе описано два случая ложной беременности у транссексуалов. Новейшие исследования ложной беременности, см. Brown & Barglow, 1971; Starkman et al., 1985.

133

Фолликулостимулирующий гормон (ФСГ), лютеинизирующий гормон (ЛГ) и пролактин — гормоны передней доли гипофиза, которые регулируют менструальный цикл и овуляцию. ФСГ стимулирует созревание овариального фолликула, а ЛГ провоцирует овуляцию. Вместе ФСГ и ЛГ способствуют выработке эстрогена яичниками, а позже — эстрогена и прогестерона желтым телом (тем, что осталось от фолликула после выхода яйцеклетки). Пролактин не только заставляет желтое тело синтезировать эстроген и прогестерон, но и тормозит наступление менструации в случае оплодотворения яйцеклетки.

134

О влиянии внушения на бородавки см. Spanos, Stenstrom & Johnson, 1988. Случай исчезновения бородавок только на одной стороне тела см. Sinclair-Gieben & Chakmers, 1959.

135

См. Adler, 1981; Friedman, Klein & Friedman, 1996.

136

Хороший пример — гипноз. Гипнозу учат даже в самых консервативных медицинских институтах, и все же стоит кому-нибудь заикнуться о нем на научной конференции, как присутствующие начинают ерзать в своих креслах. Хотя гипноз восходит к одному из отцов-основателей современной неврологии, Жану-Мартену Шарко, у современных ученых он вызывает двойственные чувства: с одной стороны, гипноз определенно существует, а с другой — относится к «нетрадиционной медицине». Шарко утверждал, что временный паралич правой стороны тела, вызванный гипнотическим внушением, всегда сопровождается проблемами с речью; следовательно, транс влияет на работу всего левого полушария (как мы помним, центр речи находится слева). Гипнотический паралич левой стороны тела, напротив, проблем с речью не вызывает. Мы попытались воспроизвести этот результат в нашей лаборатории, но безуспешно. Ключевой вопрос состоит в следующем: гипноз — это просто изощренная форма «ролевой игры» (сродни приостановке неверия, как при просмотре фильмов ужасов) или это совершенно иное психическое состояние?

Ричард Браун, Эрик Альтшулер, Крис Фостер и я решили попытаться ответить на этот вопрос с помощью так называемой методики словесно-цветовой интерференции (теста Струпа). Для этого мы напечатали слова «красный» и «зеленый» либо соответствующим цветом (красными чернилами слово «красный», зелеными — слово «зеленый»), либо противоположным (слово «зеленый» красными чернилами, а слово «красный» — зелеными). Испытуемым, которых просили назвать цвет чернил и проигнорировать само слово, требовалось гораздо больше времени, чтобы дать правильный ответ, если слово и цвет не совпадали. Очевидно, человек заведомо не способен произвольно игнорировать слово (значение слова интерферирует с называнием цвета шрифта). Возникает вопрос: что произойдет, если испытуемому внушить, будто он китаец, который не умеет читать по-английски, но может называть цвета? Это исключит интерференцию Струпа? На мой взгляд, такой эксперимент докажет раз и навсегда, что гипноз — реальность, а не притворство. (В качестве «контроля» можно предложить испытуемому крупное материальное вознаграждение за произвольное преодоление интерференции.)

137

Эффект плацебо — явление малоизученное, зато активно критикуемое. Хуже того, в клинической литературе словосочетание «эффект плацебо» приобрело выраженную уничижительную коннотацию. Представим, что вы тестируете новый препарат от болей в спине. Предположим также, что спонтанное облегчение болей исключено. Чтобы определить эффективность лекарства, вы даете таблетки 100 пациентам и обнаруживаете, что, скажем, 90 % из них стало лучше. В контрольной группе все 100 пациентов получают так называемые пустышки — плацебо (разумеется, сами пациенты об этом не знают). Это позволит вам узнать, скольким из них станет лучше за счет одной веры в лекарство. Если лучше становится только 50 процентов (вместо 90 процентов), мы вправе заключить, что новое обезболивающее в самом деле работает. Но вернемся к таинственным 50 процентам, самочувствие которых улучшилось благодаря плацебо. Почему им стало лучше? Около десяти лет назад было установлено, что в мозгу таких пациентов вырабатываются собственные обезболивающие вещества, так называемые эндорфины (в некоторых случаях эффект плацебо может быть нейтрализован налоксоном — препаратом, который блокирует эндорфины).

Однако насколько специфична реакция на плацебо? Недавно наша лаборатория очень заинтересовалась этим любопытным, но практически неисследованным вопросом. Допустим, что только 50 процентам пациентов стало лучше после приема плацебо. Что такого особенно в этих людях? Что, если у тех же 100 испытуемых (которым давали плацебо) через несколько месяцев разовьется депрессия, и вы дадите им «новый» плацебо — якобы мощный антидепрессант? Кому станет лучше на этот раз: тем же 50 пациентам или другим людям тоже? Иными словами, есть ли такая вещь, как «плацебо-чуствительность»? От чего именно зависит эффект плацебо: от болезни, таблеток, самого человека или от всех трех факторов одновременно? Что произойдет, если спустя год у тех же самых 100 пациентов опять разовьются боли в спине и вы снова дадите им первоначальное «обезболивающее»? Боли исчезнут у тех же 50? В настоящее время доктор Эрик Альтшулер и я как раз проводим такое исследование.

Другие аспекты специфичности плацебо еще предстоит изучить. Вообразите, что пациент одновременно страдает мигренью и язвой. Вы даете ему плацебо и говорите, что это новый «противоязвенный препарат». Утихнет только боль от язвы или его мозг так переполнится эндорфинами, что заодно пройдет и мигрень? Это звучит маловероятно, но если противоболевые нейротрансмиттеры, такие как эндорфины, вырабатываются в мозге диффузно, тогда вместе с болями, вызванными язвой и мигренью, должны исчезнуть и все другие боли, пусть даже сам пациент верит только в облегчение от язвы.

138

Обзор расстройств множественной личности, см. Birnbaum & Thompson. 1996. Изменения в зрительной системе см. Miller, 1989.

139

Введение в проблему сознания см. Humphrey, 1992; Searle, 1992; Dennett, 1991; P. Churchland, 1986; P. M. Churchland, 1993; Galin, 1992; Baars 1997; Block, Ramachandran & Hirstein, 1997; Penrose, 1989. Предположение о том, что сознание (особенно интроспекция) развилось главным образом для понимания мыслей других людей, было впервые высказано Ником Хамфри на конференции, которую я организовал в Кембридже более двадцати лет назад.

140

Другая причина потерь при переводе связана с различиями между языком (кодом) левого полушария и языком правого (см. примечание 16, глава 7).

141

Хотя данная возможность весьма озадачивает некоторых философов, в этом нет ничего таинственного. С равным успехом я могу ударить молоточком по вашему локтю и вызвать совершенно новые электрические «покалывающие» квалиа, даже если раньше вы никогда не испытывали ничего подобного (то же самое происходит, например, когда юноша или девушка впервые переживают оргазм).

142

Таким образом, на древнюю философскую загадку, восходящую к Дэвиду Юму и Уильяму Молинью, теперь можно дать научный ответ. Исследователи из Национальных институтов здоровья стимулировали зрительную кору слепых людей с целью установить, что́ именно произошло с их зрительными путями (деградация или реорганизация). Аналогичные эксперименты мы начали проводить и здесь, в Калифорнийском университете в Сан-Диего. Однако, насколько мне известно, вопрос, способен ли человек испытать совершенно новые для него квалиа (субъективные ощущения), никогда не изучался эмпирически.

143

Первые эксперименты в этой области были проведены Зингером (Singer, 1993; Gray & Singer, 1989).

144

Некоторые утверждают (исключительно из соображений экономии), что для полного описания работы мозга никаких квалиа не требуется, но я не согласен с этой точкой зрения. Бритва Оккама (идея о том, что простейшая теория всегда предпочтительнее более сложных объяснений), несомненно, полезное эмпирическое правило, но иногда оно не только не способствует, но и явно препятствует научным открытиям. Как известно, всякая наука начинается со смелых гипотез. Например, принцип Оккама не имеет никакого отношения к теории относительности; наоборот, мы обязаны этим открытием его полной противоположности — обобщениям, которых не требовали имеющиеся данные, но которые тем не менее позволяли сделать неожиданные прогнозы. Ирония в том, что большинство научных открытий являются результатом не размахивания бритвой Оккама (несмотря на уверения подавляющего большинства ученых и философов), а на первый взгляд произвольных и онтологически беспорядочных догадок, выходящих за рамки текущей информации.

145

Обратите внимание, что я использую термин «заполнение» в строго метафорическом смысле — просто из-за отсутствия лучшего. Я вовсе не хочу, чтобы у вас сложилось впечатление, будто зрительный образ попиксельно отображается на каком-то внутреннем нейронном экране. Однако я не согласен с Деннеттом, что «нейронного аппарата», соответствующего слепому пятну, не существует. Вообще-то, в нашем мозге имеется небольшой участок коры, который соответствует слепому пятну каждого глаза и получает сигналы не только от окружающей его области, но и от другого глаза. Под «заполнением» мы понимаем следующее: человек видит зрительные стимулы (такие, как узоры и цвета) в той области зрительного поля, из которой никакой информации на самом деле не поступает. Это сугубо описательное, теоретико-нейтральное определение заполнения, не имеющее отношения к гомункулусам, которые смотрят на внутренний экран. Можно утверждать, что зрительная система заполняет не ради блага гомункулуса; она делает это, дабы придать определенным аспектам информации явное выражение, необходимое для следующего уровня обработки.

146

Tovee, Rolls & Ramachandran, 1996. Кэтлин Армел, Крис Фостер и я недавно показали, что при быстрой демонстрации двух совершенно разных «ракурсов» этой собаки, наивные испытуемые поначалу видят только хаотичное, бессвязное движение пятен. Однако стоит им разглядеть собаку, как она начинает прыгать или поворачиваться соответствующим образом, подчеркивая важную роль нисходящих знаний об объекте в восприятии движения (см. главу 5).

147

Tovee, Rolls & Ramachandran, 1996. Фотография далматина: Ron James.

148

Иногда квалиа «сходят с ума», что приводит к любопытному расстройству — синестезии, при которой человек буквально ощущает вкус геометрических форм или видит цвет в звуке. Например, одна больная утверждала, что курица имела явно «заостренный» вкус, и однажды пожаловалась своему врачу: «Я хотела, чтобы вкус курицы был заостренным, а он оказался совсем круглый… то есть он был почти сферический; я не могу подать такую курицу на стол!» Другой пациент заявил, что буква «U» — желтая или светло-коричневая, а буква «N» — абсолютно черная и блестящая, как покрытое лаком эбеновое дерево. Некоторые синестеты рассматривают подобное единство чувств как дар и источник вдохновения для творчества, а не как патологию мозга. Некоторые случаи синестезии вызывают определенные сомнения. Человек утверждает, что видит звук или чувствует вкус цвета, но оказывается, что это просто метафоры — аналогичным образом все мы говорим об остром вкусе или горьких воспоминаниях (однако, имейте в виду: при синестезии различие между метафорическим и буквальным очень размыто). Тем не менее другие случаи кажутся вполне подлинными. Моя аспирантка Кэтлин Армел и я недавно обследовали одного пациента по имени Джон Гамильтон: до пяти лет его зрение было относительно нормальным, но затем, вследствие пигментного ретинита, начало быстро ухудшаться. К сорока годам Джон полностью ослеп. Примерно через два или три года он стал замечать, что всякий раз, когда он прикасается к вещам или читает шрифт Брайля, в его разуме возникают яркие зрительные образы, в том числе вспышки света, пульсирующие галлюцинации или формы соответствующих предметов. Эти образы были в высшей степени навязчивыми; они не только мешали читать, но и распознавать предметы наощупь. Конечно, если вы или я закроем глаза и дотронемся до линейки, мы сможем мысленно визуализировать ее, но никаких галлюцинаций у нас при этом не возникнет. Разница в том, что в любой момент вы можете изменить или отозвать визуализацию линейки (другими словами, она подчиняется вашему контролю), в то время как галлюцинации Джона часто нерелевантны и всегда навязчивы. Он ничего не может с ними поделать; для него они не более чем досадные и отвлекающие образы. Возможно, тактильные сигналы, возникающие в его соматосенсорных областях — на карте Пенфилда — каким-то образом отправляются обратно в лишенные входа зрительные области. Это оригинальная идея, но ее можно проверить с помощью современных методов нейровизуализации.

Интересно, что синестезия иногда

149

Этот вопрос я поднял в беседе с Марком Хаузером.

150

Searle, 1992.

151

Jackendorf, 1987.

152

Пациент также может сказать: «Вот оно! Я наконец вижу правду! У меня больше нет сомнений». По иронии судьбы, наши убеждения об абсолютной истинности или ложности мысли зависят не столько от пропозициональной языковой системы, которая так гордится своей логичностью и непогрешимостью, сколько от гораздо более примитивных лимбических структур, которые придают мыслям форму эмоциональных квалиа и заставляют их звучать «правдоподобно». (Не исключено, что именно поэтому более догматические утверждения как священников, так и ученых с трудом поддаются интеллектуальной коррекции!)

153

Damasio, 1994.

154

Это, конечно, не более чем метафора. На каком-то этапе нам придется отказаться от метафор и перейти к самому механизму — к его деталям. Но в науке, которая находится в зачаточном состоянии, метафоры часто играют важную роль. (Например, ученые семнадцатого века говорили о том, что свет состоит из волн или частиц; до определенного момента обе метафоры имели право на жизнь, пока не ассимилировались в более зрелую физику квантовой теории. Даже ген — независимая частица генетики — продолжает оставаться у всех на устах, хотя за последние годы фактическое значение этого слова радикально изменилось.)

155

Обсуждение акинетического мутизма см. Bogen, 1995; Plum, 1982.

156

Dennett, 1991.

157

Trivers, 1985.

Еще от автора Сандра Блейксли

Вилейанур Рамачандран

Мозг рассказывает. Что делает нас людьми

Непостижимые загадки (как человек может хотеть ампутировать себе руку? почему рисунки аутичного ребенка превосходят по своему мастерству рисунки Леонардо? что такое чувство прекрасного? откуда берется в нас сострадание? как может человечество передавать культуру от поколения к поколению? что породило речь? где живет самосознание?) находят свое объяснение на уровне нейронов мозга — благодаря простым и гениальным экспериментам B. C. Рамачандрана. Он великий ученый современности, но у него еще и искрометное чувство юмора — и вот вам, пожалуйста, блестящее повествование о странном человеческом поведении и работе мозга.Самые последние достижения науки о мозге.

Сандра Блейксли

Об интеллекте

В книге Об интеллекте Джефф Хокинс представляет революционную теорию на стыке нейробиологии, психологии и кибернетики, описывающую систему «память-предсказание» как основу человеческого интеллекта. Автор отмечает, что все предшествующие попытки создания разумных машин провалились из-за фундаментальной ошибки разработчиков, стремившихся воссоздать человеческое поведение, но не учитывавших природу биологического разума. Джефф Хокинс предполагает, что идеи, сформулированные им в книге Об интеллекте, лягут в основу создания истинного искусственного интеллекта – не копирующего, а превосходящего человеческий разум.

Вилейанур Рамачандран

Рождение разума. Загадки нашего сознания

Автор на основе обследований огромного числа пациентов н области неврологии доходчиво, увлекательно и остроумно объясняет загадочные неврологические и психиатрические симптомы, приходит к выводу о том, что наука о мозге способна разрешать также и классические вопросы философии. Его исследования — это последние достижения в области изучения эволюционного развития мозга.В. С Рамачандран рассказывает о своей работе, просвещая и развлекая нас. Книга рассчитана на самый широкий круг читателей.