Фантомный бес - [37]

Николай слушал с напряженным вниманием.

— Но, в конце концов, — Боткин в волнении оборвал речь, а продолжил горячим шепотом: — Ее Непорочное Сердце восторжествует. Святейший Отец посвятит Ей Россию, которая покается и обратится. И наступит новое время, и мир будет дарован людям.

Николай молчал долго, с полминуты, глядя куда-то поверх глухого забора. А потом вздохнул:

— Ах, если бы я знал это раньше.

— Вы готовы этому поверить, государь?

— Евгений Сергеевич, дорогой мой, я по воспитанию — чистое дитя века Просвещения. Но, видимо, я был нерадивым учеником, приверженного натуралиста из меня не вышло. И я склонен верить, что в мире есть еще что-то… Что выше нас… глубже нас… Господи, прости меня за неверие мое, за слабость мою! — Николай перекрестился. — Но куда было деваться? Многократно сталкивался я с предсказаниями — краткосрочными, долгосрочными… Когда большая часть краткосрочных исполнилась, прямо на моих глазах, я стал с опаской ждать и долгосрочных.

— И?

— Знать я этого не мог. Того, что вы сейчас поведали. Но чувствовал — всегда. Когда я вручал Россию брату моему и этим болтунам из Думы, я думал, что страну спасаю. И мир спасаю. Теперь понимаю, что ошибся жестоко. Пока все говорит о том, что наиболее мрачные пророчества сбываются. — Николай безропотно вздохнул. — Или вот-вот сбудутся.

— Но Дева сказала, что Россия обратится. Это слышали тысячи людей.

— Ах, друг мой, видимо, так и будет. Но не при нашей жизни.

— И что же делать, государь?

— А что прикажете, сударь мой? — Николай дернул рукоятку пилы, и пила в ответ печально тренькнула.

— Да уж, — прошептал лейб-медик.

— Но молиться Деве я не перестану, — добавил Николай.

До убийства в подвале этого дома всех его постояльцев оставалось пять дней.

Ночи в Хлебном переулке

6 июля 1918 года часа в четыре пополудни Локкарт не просто вошел, но даже вбежал в квартиру крайне взволнованный.

— Что случилось? — спросила Мура, которая стояла у плиты на кухне. Что-то шипело у нее на сковороде.

— Убили германского посла.

— Кого?

— Графа фон Мирбаха.

— Как это? Кто это сделал? Где?

— Прямо в германском посольстве. Какой-то парень бросил бомбу. Говорят, он сотрудник ЧК.

— Не может быть!

— Я и сам так поначалу думал, но…

— Чекисты убили посла? Невероятно. Это что, Лубянка бросает вызов Кремлю? Или сам Кремль — Германии?

— Абсурд, понимаю. Но факт. Возможно, это игра. Но я не улавливаю, какая.

— И что теперь будет? Неужто немцы это снесут?

— Едва ли. Мир с ними и без того хрупок. Для них это прекрасный повод двинуть войска. На Киев, к Петрограду. Они могут и сюда прийти.

— В Москву? Быть такого не может! У них нет столько войск. Они же целиком увязли на французском фронте.

— А им много не надо. У них тут всего несколько дивизий. Но это профессиональная армия. И это немцы. Сил отразить их наступление сегодня у России нет. Пара тысяч рабочих с винтовками не в счет. Сотня революционеров с маузерами тем более.

— И что же делать?

— Зависит от того, успеет ли Троцкий за считаные дни сколотить нечто, напоминающее армию.

— Ты ему готов в этом помочь?

— На этом этапе — несомненно.

С утра было жарко. Июль. Куда деваться? Германский посол граф Вильгельм фон Мирбах сидел в своем кабинете при закрытых гардинах. Три дня назад ему стукнуло сорок семь. Сотрудники посольства тепло поздравили его. А вот следующие дни выдались трудными, в коллективе разгорелась жестокая дискуссия. Пришлось примирять недовольных текущей политикой пруссаков и более миролюбивых немцев из южной Германии. Спор был ожесточенным — с большевиками или долой их. Сам граф, наследник древнего католического рода, душою был скорее за «долой большевиков!», но внешне держался нейтрально. Что касается нынешней российской власти, то к ней граф относился терпимо. И с этой стороны особых неприятностей не ожидал. Он даже запросил у германского правительства сорок миллионов марок для помощи режиму большевиков. Ибо режим их неустойчив и вот-вот рухнет. Вслед за этим рухнет и с таким трудом подписанный Брестский мир. А это предельно опасно для фатерлянда, испытывающего неимоверные трудности на Западном фронте.

Сидя в одиночестве, граф предался воспоминаниям. Суровое детство, жесткое воспитание, как и полагается в аристократической семье. Вспомнилась почему-то рыцарская академия, в которой он провел в юности пару лет. Славное было время. Он подумал о своем замке Харфф, который получил в наследство еще в начале века. Замок обветшал, требует ремонта. Но где найти столько денег? На жалованье дипломата не разжиреешь. Родственники? Но богачей в их роду не осталось. Брат Франц, дослужившийся до полковника? Прекрасный парень, но откуда у него?.. Кстати, граф встречался с ним недавно, в Брест-Литовске в конце февраля. Тот был в составе германской делегации. Они даже отобедали вместе.

— Едешь в Москву? Послом рейха? — спросил Франц.

— Еду, — коротко ответил Вильгельм.

— Будь осторожен. Большевики — откровенные бандиты. Жизнь человека для них — ничтожный ноль.

— Брось, — рассмеялся Вильгельм. — Многих из них я знаю лично. Вполне милые люди. Иные даже образованны. Некоторые сносно говорят по-немецки. Фанатики? Что ж, и с европейцами время от времени это случается.