Фантомный бес - [12]

Чтобы поступить наверняка, он решил получить рекомендацию у первого художника Австро-Венгерской империи, у Густава Климта, создателя струящихся золотом портретов и пейзажей, академика, которого уже при жизни называют великим. Климт принял его ласково, акварели смотрел внимательно и, по доброте душевной, сказал: «Голубчик! А зачем вам в академию? Вы уже сложившийся мастер. Своего рода гений». Однако рекомендацию написал. Молодой художник не шел по улице, а летел. По облакам. Сам великий Климт назвал его гением.

Рекомендация Климта некоторую роль сыграла. Претендента не выгнали с порога и допустили к экзаменам. Но в конечном итоге выяснилось, что место одно, а претендента два. Вторым был какой-то парень из Праги, упорно рисовавший уродцев того и другого пола. Тела и лица их чудовищно искажены, а цвета на холсте кричат, противореча друг другу. И надо же, академики проголосовали за уродов и непристойное буйство красок. Искусству здравому они предпочли дегенеративное. Тот, кто писал полные достоинства гармоничные виды города, тот, кого второй раз отставили, можно сказать, предали, шел по улицам Вены в прострации. Какой-то безумный чех по имени Оскар Кокошка перебежал ему дорогу. Впрочем, знакомые успели шепнуть неудачнику, что чех этот на самом деле родом из еврейской семьи. «Опять эти евреи! — бормотал он. — Опять они».

Звали неудачника Адольф Гитлер.

«Какого художника лишилась Австрия! — пылко говорит он сам себе. — Да и Германия заодно. Да и весь арийский мир. Что ж, ему оставили другой путь — переделывать этот мир. Изгнать из него безумцев и всякую шваль. Объявить бой дегенеративному искусству. Предоставить лучшие земли арийским народам. А остальные народы? А зачем они нужны? И кому? Программа великая. И, похоже, он один пока до конца ее понимает. Но тут без серьезной подготовки, без упорной учебы не обойтись. А где учителя? Впрочем, зачем ему учителя? Его учителями будут книги. А думать он умеет сам». И он записался в лучшие библиотеки Вены. Он много и жадно читает. Историю войн и крушений государств, труды дипломатов и философов. Глубоко тронули его Шопенгауэр, Ницше, но более других поразил Гюстав Лебон, сказавший ясно, словно утвердил приговор: «Толпа никогда не стремилась к правде; она отворачивается от нее и предпочитает поклоняться заблуждению… Кто умеет вводить толпу в заблуждение, тот легко становится ее повелителем; кто же стремится образумить ее, тот всегда бывает ее жертвой».

Оскар Кокошка, едва успев закончить академию, превращается в одного из лидеров быстро крепнущего экспрессионизма. Живопись этого направления насыщена мрачным огнем и темными страстями. Линии изломаны, лица изображенных людей угловаты. Перспектива улиц искажена. Грозное небо разорвано в клочья. Это смутно напоминает о том, что и сама жизнь людская может быть разорвана в клочья. Это немного пугает. Но многих и вдохновляет. Это необычно, это нравится. Неудивительно, что уже вскоре Кокошка завоевывает славу не только в Австрии, но и по всей Европе. Его жесткие, резкие по цвету пейзажи, его выразительные уродцы нарасхват, его чудачествам поражаются. Весь город следит за причудами молодого экспрессиониста. Когда у него обрывается роман с Альмой Малер, красавицей-вдовой знаменитого композитора, он заказывает себе кукольную Альму в полный рост, в роскошном бархатном платье, и появляется с нею в отдельной ложе венской оперы. На протяжении спектакля он что-то ей нашептывает, и все лорнеты зала повернуты в сторону его ложи. Прошло какое-то время, к этому привыкли. И вдруг он оказался в ложе в одиночестве. И лорнеты вновь как один глядят на художника. Позже по Вене гулял слух, что во время очередной сексуальной оргии Кокошка отрубил своей кукле голову.

Адольф Гитлер мечтал стать художником нормальным. Но жизнь все время мешала. Проблема собирания земель в частности. То Австрию нужно присоединить, то Судеты, то землю на востоке, незаконно занятую поляками. То запретить джаз, музыку дикарей, а также объявить войну дегенеративному искусству. Жуткую эту мазню из всех музеев и подвалов выволокли на свет божий, на специальную выставку, чтобы продемонстрировать убожество этих холстов, а затем упрятать их навсегда. То, что среди художников-дегенератов оказалось множество евреев, вождя нацистов не удивило. Лишь подтвердило верность его расовых установок. Впрочем, когда после аншлюса новые австрийские начальники доложили фюреру, что они собираются выкинуть из Альбертины, национальной галереи в Вене, все работы еврея Климта, Гитлер посмотрел на них строго и сказал: «Не трогать!»

А год спустя, в августе 1939 года, сразу после подписания советско-германского договора и за неделю до вторжения вермахта в Польшу, лидер нацистов в беседе с британским послом Невиллом Хендерсоном скажет: «На самом деле я самый мирный и благожелательный человек. Ведь я художник, а не политик. Когда польский вопрос будет решен, я хотел бы закончить свою жизнь как художник».

Русская девица и английский писатель

Начало осени 1911 года. В Лондоне мелкий дождь, ручейки воды бегут по краям улиц, толстые капли стекают по оконным стеклам. Однако погода не помешала устроить прием в Доме русского посла графа Александра Константиновича Бенкендорфа. Граф любил эти веселые, шумные встречи и устраивал их с размахом. Гостей собиралось немало — политики, дипломаты, журналисты, литераторы, артисты, светские бездельники. Герберт Уэллс, знаменитый писатель-фантаст, затворником не был и, когда его приглашали, приходил с удовольствием. Вот он не торопясь протискивается сквозь заполнившую гостиную толпу. На него с любопытством взглянула молодая женщина, скорее даже юная девица. В ее спокойных, широко расставленных глазах, в самой их глубине сквозил ум, приправленный едва уловимой иронией. Уэллс вздрогнул.