Фантомный бес - [11]

— Интересно.

— Я вам скажу больше. Сегодня активность человека выходит далеко за границы традиционной биосферы. И дело не только в астрономических трубах, глядящих небо. Возьмите аэропланы, радио… А что еще будет! Становится ясно, что пространство жизни закономерным образом должно перейти на более высокую ступень, и не только в пространстве, но и по сложности, по качеству. И ступень эту, если дать волю воображению, можно назвать пространством разума. Более того, мы с вами — живые и мыслящие свидетели этого великого процесса. Начало его можно отсчитывать не от античных даже греков или египтян с их пирамидами, а от того нашего предка, который первым разбил гальку и получил примитивный каменный нож.

— Дорогой Владимир, вы рассказываете удивительные вещи.

— Ах, дорогая Мари, это так понятно. И вот, в этом нашем новом веке, мы видим бешеное нарастание этого процесса. И дело не только в потрясающем воображение развитии наук и промышленности. Очевидным образом нас ожидают грозные событиях планетарного масштаба — не виданные ранее войны, революции.

— О да! — Мария даже поежилась.

— Откуда вам привозят урановую руду? — неожиданно спросил Владимир.

— Руду? — Она на секунду удивилась. — Из этого… Как его?.. Ну да, Сент-Йохимстале, это в Северной Богемии. Пока это единственное месторождение в мире. Наши геологи предполагают, что нечто похожее можно найти в Западной Африке. И, кажется, больше нигде.

— Нигде. — Он словно бы тоже на секунду задумался. — Быть может, я и согласился бы, но…

— Но?

— Я, например, уверен, что на необъятных просторах России обязательно должны найтись редкоземельные элементы, включая уран.

— Почему бы нет? Ищите, дерзайте.

— Уже начали. Еще в прошлом году я послал в Среднюю Азию своих сотрудников на поиск радиоактивных минералов. Конкретных результатов еще нет, но есть косвенные признаки, и они обнадеживают.

— Ну что ж! — улыбнулась Мария. — Найдете, дайте знать.

— Непременно. Но знаете, для чего я, не занимающийся физикой, тем более атомной, это затеял?

— И для чего же? — Мария вновь улыбнулась.

— Вам скажу. Как на духу. Еще в студенческие годы я размышлял об энергии, таящейся в глубинах вещества. Ведь там запасы ее — сумасшедшие. Просто беспредельные.

— Откуда вы это знаете? — нахмурилась Мария.

— Откуда! Вся логика науки об этом говорит. Да просто вопиет. Или вы не видите? Смешно!

— Ну, не столько вижу, сколько могу такую возможность допустить. Впрочем, ход вашей мысли мне понятен.

— Он достаточно очевиден. — Гость хотел добавить, что подобные догадки встречаются даже у нынешних русских поэтов, но благоразумно смолчал, боясь показаться если не сумасшедшим, то слегка свихнувшимся.

— Мон шер Владимир, — спросила его в упор Мария, — вы действительно полагаете, что спящую в атомах энергию можно разбудить?

— Прежде я это подозревал, — отвечал он. — Ныне я в этом не сомневаюсь. Впрочем, и последние данные науки усомниться не позволяют. И ваши работы, дорогая Мари, первыми пролили тут свет. Надеюсь, вы не будете с этим спорить?

— Ну, спорить я вообще не люблю, — улыбнулась Мария, — но меня беспокоит другое. Куда мы, люди науки, прокладываем путь? Ведь основных вариантов два, не правда ли?

— Это как спички в руках детей. Что они подожгут — дрова в печи или собственный дом?

— Воистину, — сказала Мария и глубоко задумалась.

«Какая чудесная женщина эта Мария», — думал, возвращаясь в Петербург, Владимир Иванович Вернадский. На родине он, не теряя времени и проявляя невероятную настойчивость, создает «Радиевую комиссию», на первом же заседании которой оглашает записку «О необходимости исследования радиоактивных минералов в Российской империи». В основе его действий — научное предвидение и способность к философским обобщениям небывалого прежде направления и масштаба. Когда через пару лет, в 1912-м, его будут принимать в члены Академии наук, в специальном докладе, названном им «Задачи дня в области радия», он скажет: «Перед нами в явлениях радиоактивности открываются источники атомной энергии, в миллионы раз превышающие все те источники сил, какие только рисовались человеческому воображению».

Но науки тогда были разобщены. И физики, включая тех, кто уже принялся за исследование недавно обнаруженных ядер, поразительное предсказание геохимика Вернадского не услышали. Была, впрочем, Мария Кюри, которую Вернадский успел этой темой заразить, но она, немало подивившись открывающейся перспективе, сама далее ее не развивала и публично не затрагивала. Другое дело, дома, в семье. Ведь у нее подрастала дочь Ирен, необыкновенно способная девочка, мечтающая продолжить творческий путь своей гениальной матери.

Художник нормальный и художник-дегенерат.

Вена, 1908

Голодный девятнадцатилетний парень, рисующий акварелью городские пейзажи, сумрачно уверен в собственной гениальности. А почему бы и нет? Ведь его акварели размером немногим больше почтовой открытки с удовольствием рассматривают посетители трактиров и ресторанов, а иногда даже покупают. И у художника порою позванивают в кармане монеты. Он замечает, что чаще других его работы покупают местные евреи, венские лавочники, адвокаты, портные и часовщики. «Ох уж эти евреи», — бормочет он с иронией, но скорее злой, нежели доброй. Он мечтает о других покупателях. В прошлом году его не приняли в Венскую академию художеств. Но больную мать он огорчать не хотел и сказал, что его приняли. Так что в этом году он снова туда пойдет. Они сочли его недостаточно талантливым. Идиоты! Он им докажет. Какой-то профессор с добренькой улыбкой шепнул ему, что у него хорошо выходят дома и что ему лучше податься в архитектурный. Кретин! Разумеется, он может стать отличным архитектором. Но он сам знает, куда ему лучше податься. По призванию он — художник. И он призван переделать мир. Сначала в своем художественном воображении, а потом, глядишь, и на деле. И он его переделает! Мир сходит с ума? Да, сходит. Но он снова сделает его нормальным.