Фантазилки - [4]

- Ни лешего ты не смыслишь в наших колдовских делах. Кощей - он и есть Кощей. Сволота одна. Из вас он вышел, из людей. Ал... хи... Тьфу! Ал-хи-мией да магией всякого колдовства поднабрался. Вреднючий был страсть! Сущий бес. Его окрестная нежить так и прозвала - "Кощей - Бес Смертный". Помер он. Над златом зачах. Опыты какие-то с ним делал, ну и траванулся. А жаль - ты б мог его уложить... ежели, конечно, сам бы жив остался.

- А вот Соловей-разбойник... Его как? Можно?

- А! Вот его можно, можно! - оживилась Левая голова, вспомнив, что оный вражина хозяйничает в местах отдыха Скарапеи Аспидовны, и две другие головы согласно закивали. - Ентот гад, Соловей-хан со своими головорезами третий год в Муромских лесах никому проходу не дает. Режет всех. Ты его излови, коли не добрались еще до душегуба, - и дело с концом!

- Ага... Ну, ты извиняй. А то я ведь что? Я ведь, когда слух пошел, что ты Марью увел, я и решил ее того... спасти. - Мужик вздохнул. - А вишь, как вышло. Оговор, видать. Так что, извиняй, Змей Тугарин, ежели что не так...

- Тугарин? - хором переспросили головы и переглянулись.

- Ты че, мужик, совсем с ума сошел? - осведомилась Правая. - Ты посмотри на меня: какой же я тебе Тугарин?

Богатырь совсем опешил и теперь стоял и переводил взгляд с одной головы на другую.

- А... разве... нет?

- Конечно, нет! Тугарин, он только по названию Змей. А я - Горыныч! Горыныч я! Ты, когда через реку проезжал, указатель видел или не видел? Ясно же написано - "р. Горынь". Какой я после этого Тугарин?

- Да не умею я читать... - машинально выдавил Иван и озадаченно поскреб в затылке. - Бли-ин! - протянул он, и в глазах его как будто проступило понимание. - Так что же, получается, я обознался? Так, что ли?!

- Что ли, так, - подтвердил Змей Горыныч. Детина вдруг схватился за голову и забегал по поляне, потрясая кулаками и время от времени пиная несчастный шишак.

- Дык что же это я! Как же это я! Ой, беда, беда, огорченье! Надыть, свернул не там... Ай-яй-яй... - Он остановился и топнул ногой. - Ведь уйдет, уйдет поганый!

Три головы с неподдельным интересом наблюдали за этой беготней.

- Эк его разбарабанило, болезного... - вслух посочувствовала Правая. - Эй, Вань! - окликнула она. - Чего разбегался? Остынь, охолони малость. Присядь, вон, бражки выпей, а там решим, что делать... Одна голова хорошо, а три - лучше.

- Не до браги мне, Горыныч: Родина в опасности! - Витязь-недотепа подобрал с земли шишак, стряхнул с него пыль, надел на голову и горделиво напыжился. - Так что, извини, Змей, недосуг! Спешу!

- Ну, тогда бывай здоров.

Иван развернулся и быстро зашагал по тропке, ведущей в лес. Змей некоторое время постоял, потом подумал, что не худо бы снова проверить яйцо, и направился в глубь пещеры.

В это утро на скорлупе появилась первая трещина.

КОРОЛЕВСКИЙ ГАМБИТ

Король был стар.

Под стать ему был замок - эта высоченная громада, окруженная водой со всех сторон. Местами ров осыпался, крутые берега повсюду поросли травой и мхом, да и вообще он был уже не так глубок, как раньше. Весной на отмелях и под мостом, который мало кто теперь именовал подъемным, давали представления молодые лягушачьи менестрели. Стены тоже знавали лучшие времена; неровные, замшелые, сейчас они пестрели светлыми заплатами следами штурмов и осад минувших лет. А может быть, веков. Немного оставалось тех людей, что помнили, кто им владел до Короля. Нагромождение башенок, зубцов и навесных бойниц стояло здесь давно, и только старые знамена и штандарты в тронном зале хранили память о разбитых армиях, плененных полководцах и о покоренных городах, но кто их спрашивал о том? Никто.

Лишь моль и пауки.

А между тем когда-то (и при том - не так давно) историю любого знамени, щита, любого гобелена замковые обитатели и челядь знали наизусть, успели выучить со слов Короля, чьи бесконечные рассказы о его былых сражениях и подвигах успели всем набить оскомину.

Так мрачно размышлял Робер, ступая по холодным плитам пола тронного зала, неизменно приходя к одним и тем же нелестным для его отца выводам. Король был стар. И замок был стар.

Когда-то это было даже интересно. Робер невольно снова вспоминал себя мальчишкой. Он с братьями сидел на возвышении вторым - по левую руку от отца. Зал тогда был ярко освещен, за длинными столами пировали рыцари, играла музыка, вокруг смеялись, пели. Гончие собаки под столами грызлись за объедки. Много было пива и вина, красивых женщин, кто-то спорил, кто-то мирно спал, уткнувшись в блюдо головой, и вот тогда отец, подвыпив, принимался за свои рассказы, иногда подначиваемый друзьями и соратниками, а иногда - сам по себе. О, тогда отец казался ему чуть ли не героем, равным богу, - так он увлекался, вспоминая каждый раз все новые подробности, так загорались его глаза, так руки жаждали меча! Случалось, посылали в казематы, в зал вводили пленников. Бывало, что отец их миловал и даже отпускал, как, например, произошло на свадьбе сына. И даже после были битвы, и Робер был их свидетелем, а после - и участником. В тех битвах был иной Король, отважный воин, полководец, лицо которого преображалось при запахе крови, а в черных волосах гнездился ветер, приносящий бурю. Но то случалось все реже и реже: уже тогда мало кто решился бросить вызов Королю. Взрослели братья, выходили замуж сестры. Умерла их мать - жена отца и королева. Годы брали свое. Менее всего отца теперь влекли пиры и развлечения. Он затворился в замке и почти не выходил, лишь редко выезжал охотиться. Собаки разжирели от безделья и дремали целый день, большинство их псарь продал недавно герцогу де Ланнуа. Король об этом ничего не знал, его давно уже никто не принимал всерьез; всем заправляла его старшая дочь Бригитта, державшая под каблуком и слуг, и мужа - молодого тщедушного аристократишку откуда-то с югов. Робер сестру не любил, но вынужден был с ней считаться, по крайней мере до тех пор, пока не огласят наследство после смерти Короля. Робер был старшим сыном. Бригитта - старшей дочерью. Здесь Робер невольно улыбнулся. Пусть так, но скоро все изменится. Аристократишка-южанин попусту вертелся перед троном.