Фантастика. Журнал "Парус" [компиляция] - [29]
Старик задумался. Да неужели все так просто? Никто до этого не знал, откуда берутся ползуны. Обычно приходил в поселок неизвестный юноша, и все. А кто он и откуда — об этом юноша не знал, не помнил. Ученые ломали головы и строили догадки, поэты сочиняли песни, скороходы… Да и не они одни — все презирали грызунов. Никто и представить не мог, что каждый был когда-то грызуном.
Старик закрыл глаза и отвернулся. С кем он сражался всю жизнь, на кого охотился?! Но, к счастью, все в прошлом, он умирает… Нет-нет! Он пробьется к своим, расскажет, предупредит! Забыв про многочисленные раны, скороход торопливо забрался на стену, вылез наружу…
И в изнеможении упал. Он так спешил, что зацепился за острую щепку — и панцирь отвалился. Ну вот, теперь уже точно конец, он беззащитен. Грызун его перегрызет, летун унесет. Старик поежился…
Но что это? Ему совсем не больно! Он посмотрел назад — и увидел на голой спине аккуратно сложенные крылья.
Так, значит, под панцирем спрятаны крылья. Так, значит, летуны хватают ползуна, уносят и сдирают панцирь…
Скорее, скорее к своим! Он прекратит безумную вражду, предупредит…
Но куда ему двигаться? Кругом незнакомые ветки, легко заблудиться. Вот разве что… И, решившись, он робко взмахнул крыльями, потом еще раз — сильнее, сильнее — и полетел!
Поначалу он то и дело натыкался на листья, однако вскоре приспособился и полетел уверенней. Крылья весело жужжали на свежем ветру, внизу мелькали ветки, листья, цветы. Неведомая легкость переполняла его, и раны уже не болели, и страхи уже не терзали, лишь только в радости кружилась голова. О, кто мог подумать, что сладкая каша — ничто по сравнению с полетом! Ползать ли, бегать ли — все суета. Он прилетит…
Вот и знакомая развилка, роща дурманных грибов и поселок. Преисполненный гордости, скороход громко запел военную песню и пошел на снижение.
Внизу забегали, засуетились. Подумали, что враг. Ничего, разберутся. Вот подлетит он ближе, тогда и узнают. Скороход с треском разорвал защитную снасть и стал пикировать на площадь, к поварам и каше. И вдруг…
Дружным залпом ударили катапульты. Колючки просвистели совсем рядом. Да что это они, в кого стреляют? Как посмели?
Повторный залп оказался точнее. Крылья, правда, уцелели, но одна из колючек впилась в лапу. В глазах потемнело. Скороход отчаянно замахал крыльями и взмыл вверх.
Внизу, в поселке, царило тревожное оживление. Оружейники торопливо разворачивали катапульты, а зеваки, толпившиеся на крышах, подбадривали их воинственными кличами. Проклятые безмозглые букашки! Отсюда, с высоты, на них и смотреть-то смешно. Сейчас он выйдет из крутого виража, пронесется на бреющем полете, подхватит вон того, на крайней крыше…
Но тут же опомнился — нет, не годится. Здесь одному не справиться, дикарей слишком много. И, развернувшись, скороход… простите, летун полетел за подмогой.
Рисунки Валерия РУЛЬКОВА
Вячеслав Рыбаков
Ветер и пустота
Женщина, поднимая голову, могла видеть во мгле чередование двух темных пятен — это были ноги мужчины, перебиравшие ступени. Где-то далеко внизу все грохотало и рушилось — здесь были только туман и спертая тишина, как на морском дне.
— Я замерзла, — произнесла женщина. Мужчина не отвечал, продолжая медленно, мерно карабкаться вверх.
— Я очень замерзла, — повторила женщина.
— Главное — не выбиваться из ритма, слышишь! — донесся до нее бесплотный звук. — И никаких остановок. Минута в облаке отнимает день жизни.
В сумеречной вате тумана голоса казались мертвыми и страшными.
— Я совсем закоченела, и пальцы у меня не цепляются, — сказала женщина почти капризно. — Я сорвусь. Ты хочешь, чтобы я сорвалась!
Темные пятна замерли.
— Сейчас, — проговорил мужчина, едва сдерживая раздражение. Превозмогая себя, женщина поднялась еще на две ступени, и темные пятна превратились в измазанные ржавчиной голые ступни. Со всхлипом женщина обвисла на своих мертвеющих руках.
— Сейчас. Я тебе кину рубашку. Только смотри не проворонь… по своему обыкновению.
— Нет, — ответила она, почти не соображая, что слышит и что отвечает. Мужчина это понял. Он поднял одну ногу и повесил снятую рубашку на свою ступню.
— Принимай, — сказал он, осторожно опуская ногу. Женщина открыла глаза, ужасаясь от мысли, что рубашка могла уже пролететь мимо, но увидела наплывающее сверху громадное темное пятно.
Рубашка была мокрой насквозь, как и вся остальная одежда; туман пропитал ее, но не остудил, она была почти горячей, и, кое-как натягивая ее поверх собственного свитера, женщина едва не застонала от желания прильнуть к тому горячему, что нагрело пропитанную туманом фланель.
— Постой, — вдруг дошло до нее. Непослушными, неповоротливыми в перчатке пальцами левой руки она застегнула последнюю пуговицу. — А как же ты! Ты же замерзнешь!
— Посмотрим, — проговорил мужчина. — Ну, двинулись!
Они двинулись.
Они поднимались все выше, но становилось все темнее — наверное, близился вечер. Клубы тумана расслаивались, вздрагивали, а один раз вверху промелькнуло что-то темно-синее, очень далекое, и по бесплотному мареву скользнул мгновенный розовый отсвет.
— Видишь!! — торжествующе крикнул мужчина. — Видишь! Скоро небо!
