Фантастика Рея Бредбери - [30]

В просторной комнате было совсем тихо, если не считать их дыхания.

— Спокойной ночи, Эд.

Пауза.

— Спокойной ночи, Джон.

Капитан весь отдался чувству блаженного покоя, и голова работала очень ясно. Только теперь его вполне оставило напряжение этого дня, он наконец-то мог думать логично. До сих пор были одни сплошные эмоции. Громогласный оркестр, знакомые лица… Зато теперь…

Каким образом? — спрашивал он себя. — Как все это сделано? И зачем? Для чего? Что это — некое доброжелательное вмешательство высших сил? Неужели бог и впрямь столь печется о своих детях? Как, почему, для чего?

Он взвесил теории, которые днем, под влиянием первых впечатлений, предложили Хинкстон и Люстиг. Потом стал лениво ронять в свое сознание камушки новых предположений, вертел их и так, и сяк, ловя тусклое мерцание граней. Мама. Отец. Эдвард. Марс. Земля. Марс. Марсиане.

Кто жил на Марсе тысячу лет тому назад? Марсиане? Или всегда было так, как сегодня?

Марсиане. Он медленно повторял про себя это слово.

Джон Блек едва не рассмеялся вслух. Внезапно ему пришла в голову совершенно нелепая теория. По спине пробежал холодок. Да нет, вздор, конечно. Слишком невероятно. Ерунда. Выкинуть из головы. Смешно.

И все-таки… Если предположить. Только предположить, да, что на Марсе живут марсиане, которые заметили, как приближается космический корабль, заметили нас. И что они нас ненавидят. И допустим — просто так, ради курьеза, — что они задумали нас уничтожить, что мы для них оккупанты, незваные гости, и они решили расправиться с нами каким-нибудь изощренным способом, застать нас врасплох. Так вот, каким оружием может марсианин одолеть землян, оснащенных атомной техникой?

Ответ получался очень интересный. Телепатией, гипнозом, воспоминаниями, иллюзиями.

Предположим, что эти дома вовсе не настоящие, кровать не настоящая, что все это продукты моего же собственного воображения, материализованные с помощью марсианской телепатии и гипноза, думал капитан Джон Блек. На деле дома совсем иные, построенные на марсианский лад, но марсиане, подлаживаясь под мои мечты и желания, ухитрились сделать так, что я вижу свой родной город, свой дом. Если хочешь усыпить подозрения человека и заманить его в ловушку, можно ли придумать лучшую приманку, чем его родные отец и мать?

Этот город, он же очень старинный, здесь все, как в 1926 году, когда никто из моего экипажа еще не родился! Мне тогда было шесть лет, в то время действительно были пластинки с Гарри Лодером, картины Максфилда Перриша, бисерные портьеры, и песенка «Незабвенный Огайо», и архитектура конца девятнадцатого века. Что если марсиане все представления о городе извлекли из моего сознания? Ведь говорят же, что воспоминания детства самые яркие. И создав город по моим воспоминаниям, они населили его родными и близкими всех членов экипажа ракеты!

И допустим, что двое спящих в соседней комнате вовсе и не мои отец и мать. А два марсианина с необычайно высоко развитым интеллектом, которым ничего не стоит все время держать меня под гипнозом.

А этот духовой оркестр? Потрясающий, изумительный план, если, конечно… Сперва заморочить Люстига, за ним Хинкстона, потом согнать толпу, и все космонавты, как увидели матерей, отцов, теток, невест, умерших десять, двенадцать лет назад, — разве удивительно, что они забыли обо всем на свете, забыли про приказ, выскочили и бросили корабль? Что может быть естественнее? Это же проще простого, и никаких подозрений: кто станет допытываться, задавать вопросы, если вдруг воскресла твоя мать — да тут от счастья вообще онемеешь. И вот вам результат: все разошлись по разным домам, лежим в кроватях, и никакого оружия, защищаться нечем, и ракета стоит в лунном свете, покинутая. Разве не ужасно, не страшно, если окажется, что все это было частью обширного хитроумного плана, который марсиане задумали, чтобы разрознить нас, разделить и одолеть, всех до одного перебить? Вдруг среди ночи мой брат, что лежит тут рядом со мной, преобразится, изменит свой облик, свое существо и станет чем-то другим, чем-то враждебным — станет марсианином. Для него проще простого повернуться в постели и вонзить мне нож в сердце. И во всех остальных домах еще полтора десятка братьев или отцов вдруг исчезнут, преобразятся, схватят ножи и проделают то же самое с ничего не подозревающими спящими землянами…

Как ни тепло было под одеялом, руки Джона Блека дрожали. Он весь похолодел. Внезапно это перестало быть теорией. Внезапно им овладел неодолимый страх.

Капитан сел и прислушался. Полное ночное безмолвие. Музыка смолкла. Ветер стих. Его брат лежал рядом с ним, погруженный в сон.

Он осторожно откинул одеяло. Соскользнул на пол и уже тихонько шел к двери, когда раздался голос брата:

— Ты куда?

— Что?

Голос брата стал ледяным.

— Я спрашиваю, далеко ли ты собрался?

— За водой.

— Ты не хочешь пить.

— Хочу, честное слово, хочу.

— Нет, не хочешь.

Капитан Джон Блек рванулся и побежал. Он крикнул. Он крикнул дважды.

Он не добежал до двери.

На следующее утро духовой оркестр играл заунывный траурный марш. Вдоль всей улицы из каждого дома выходили, неся длинные ящики, маленькие процессии, и по залитой солнцем мостовой выступали, утирая слезы, бабушки, мамы, сестры, братья, дядья, отцы. Они шли на кладбище, где ждали свежевырытые могилы и новенькие надгробные плиты. Шестнадцать могил, шестнадцать надгробных плит.