Фантастика 1982 - [13]

Я люблю тебя, ветер буйный, Ветер ночи…

“Эх, Надийка, Надийка… - словно к живой обращается Марина к безрассудной подруге. - Не буран и не ветер сн, а болотный смрад… Бедная ты моя поэтесса… Знала бы ты тогда, что таится за этой трухлявой красотой…”

Вспомнился разговор с отцом. В воскресенье, как раз за неделю до начала войны, были они вдвоем в лесу. У Маринки перед папкой никаких тайн, взяла да рассказала про Андрона, как они с подругой ходили к нему да как Надийка красотой восхищалась.

– Красота-то она красота… - Отец нахмурился. - Да только разобраться следует - чья. Не нравятся мне эти Чебренковы. Старик не всегда учителем был. До революции в чиновники из кожи лез, даже фамилию свою еще смолоду как-то умудрился изменить: был Чебренко, а стал Чебренков. А для чего, как думаешь? Его начальник страх как не любил все “малороссийское”.

Вот я и думаю: дрянной тот человек, который так легко национальность свою меняет…

Сщнок, говорят, тоже в папочку удался - тот от украинского открещивался, а этот русское поносит. Не верится мне, что его по болезни освободили из университета. Так что, девка, не нa красоту смотри. Вот, видишь, - и кончиком топора качнул цветок, тоже вроде красивенький, желтый, фиолетовый. Ишь как раскрылся. Старается…

– А что это за растение?

Отец мимоходом, махнув топором, снес цветок да еще и сапогом наступил - так и хряснуло: - Люлюх, белена.

В тот их приход показывал Андрон и книгу Кнышевского “Вечерние размышления о тщете людской суеты”. С виньетками и заставками, декоративно-пышными бездумными пейзажами.

– Красота, красота-то какая! - повторяла Надийка.

– Дело не в иллюстрациях, - довольно улыбнулся Андрон. - Вы на дарственную надпись взгляните. Вон там, на титуле…

Надийка с любопытством рассматривала, начала читать:

– “Высокочтимому пану…” - И запнулась: слово “пан” для нее с детства звучало как оскорбительное ругательство.

Чебренков поморщился.

– “Пану”? Ну, тогда так принято было обращаться друг к другу. Читайте, читайте.

– “Высокочтимому пану, - продолжала Надийка, - Пантелеймону Кулешу с искренней благодарностью за содействие в приобретении села Казачьи Таборы. Ваш покорный слуга и вечный должник Онисий Кнышевский”.

“Вот тебе и тщета суеты!” - едва не хмыкнула Маринка, но Надийка толкнула ее локтем в бок: - Что тут смешного, такая редкостная книга…

Андрон Андреевич с благодарностью взглянул на Гармаш:

– Да, это действительно раритет. Но не об этом речь. Я показал вам этот уникум для того лишь, чтобы подтвердить известный тезис: ничто, девчата, не вечно. Все исчезнет, все проладет, Жили некогда и Кулиш, и этот Кнышевский - друг и приятель Кулеша, - а кто сейчас о них знает? Как бы шумно человек, ни жил, что бы он в жизни ни сотворил - все исчезнет, все пропадет бесследно.

И потому не следует нервничать, принимать близко к сердцу всяческие неудачи, поелику - все помрем, все станет прахом. Надо жить, есть, одеваться и - это должно быть главное! - растить вот таких пригожих разумниц, как мои дорогие гОСТЬИ…

… Маринка сидела как на иголках - уж очень не нравились ей ни сам Андрон, ни его трухлявые, сомнительной ценности сркровища. Но Чебренков будто не замечал этого, а все показывал и показывал. Вволю насмотрелась Маринка всяческих “уникумов”.

Но одна книга Марине все же понравилась, даже очень. Была она тяжеленная, толстая, большого формата. Переплет оправлен в простое серое полотно, и на материи настоящая вышивка заполочью [Заполочь (укр.) -цветные нитки для вышивания.]- пестрые полевые цветы. Это был сборник народных украинских песен.

Полистала-полистала Маринка, и так захотелось ей, чтобы Андрон взял да подарил это чудо… Подарит такой! Как же - держи карман шире!

– Нравится? - спросил Чебренков.

– Ага…

– Ну что ж, попробуем и для вас такую же достать. У меня в области знакомство в букинистическом.

Маринка только головой Кивнула, так она и поверила, что Андрон будет искать для нее такую же книгу. С какой стати?

Убрав “Народные песни”, Чебренков попросил Надийку почитать свои стихи. И Надийка читала. Марине особенно пришлось по сердцу про Павлика Морозова. Андрон тоже немного похвалил, какие-то “находки” отметил. Но потом принялся критиковать: “Тема стара, про Морозова столько уже написано…” На прощанье напоил подруг чаем с каким-то особенным вареньем: “Букет - крыжовник и жердели”. Маринка отказывалась, но Надийка ее чуть ли не кулаками принудила.

…Метет вьюга, швыряет снегом в лицо. Девушка совсем уже обессилела, села на пенек, полою прикрыла корзинку. Как там Михаиле? Верно, волнуется за нее…

“Михаиле…” - зажмурилась, радостно улыбается. Вот странно, обычное, казалось бы, самое обычное мужское имя, а для нее - вымолвишь, и будто солнышко греет. “Михаиле… Михаиле…” - нежность горячей истомой разлилась в груди.

А снег так и липнет, но кажется он теперь девушке теплым, ненастоящим. Постепенно, исподтишка, нежным пологом окутывает забытье. Михаиле… Они вдвоем… Нет, не метель шумит - шумят, шелестят тополя… и они с Михаилом совсем рядом.

Он смотрит ей прямо в зрачки. Маринке кажется, что паренек не просто читает - пьет, пьет ее всю, вбирает в себя ее, всю ее…