Фантастика 1977 - [11]

Брат вынырнул полуживой. Мы стояли по грудь в воде. Рядом был берег. Я не раз ставил здесь переметы и не знал, что рядом подземный выход. Лиственка текла по лесу, как по ущелью, свет падал сверху, высвечивая каждую песчинку.

Русло было завалено валунами и почерневшими колодами.

Под камнями и колодами отец не раз руками ловил огромных налимов…

Некогда было выжать мокрые рубахи и порты — бегом бросились к лесной поляне, где паслись кони. Брат остановился, чуть не закричал, но успел ладонью зажать рот. Под елью, в брусничнике, лежала немая пастушка. Платье ее было сбито на голову, на ногах застыла кровь, груди исколоты чем-то острым… Пастушка мычала, пытаясь стянуть платье с головы.

Словно во сне я развязал узел, увидел дикие, потемневшие от страха глаза.

— Палаца! Палаца! — закричала она вдруг. Я понял, пастушка хотела сказать слово «палачи».

Коней на опушке не было — всех увели ливонцы. Брат нырнул в чащу, побежал по солнцу туда, где на холмах стояло Котельно. Ош мог и не бежать, ветер дул в ту сторону, в Котельно, видно, уже услышали пальбу. Я бежал из последних сил — озера лежали за лесом, за холмами, там пушечного грома наверняка не было слышно.

Наверно, я бежал быстро, потому что вдруг неожиданно увидел равнину воды с зелеными шапками островов. Я молил бога, чтобы стрельцы с неводом оказались на моем берегу, до другого берега еще целая верста.

Рослые, раздетые до пояса парни тянули крепкий льняной канат, взбаламученная неводом вода бурлила, словно кипяток в котле. Я вбежал в воду, закричал не своим голосом.

Стрельцы закружились, словно на карусели, схватили ружья, бросились на луг, где паслись кони. Огромные лещи перепрыгивали через поплавки брошенного невода.

Рядом, между озер, была большая деревня, я побежал туда.

Услышав страшную весть, люди хватали ружья, рогатины, выводили коней.

Потом я увидел себя возле крепости. Стена ее была проломана, башня разбита. Возле пролома валялась опрокинутая, брошенная ливонцами пушка. На откосе холма лежали убитые ливонцы — в тяжелой кожаной обуви, в коротких куртках со стальными защитными пластинами, в шлемах — саладах, похожих на печные судки.

Одна из сторожевых башен почти целиком сгорела, на ее месте костром лежали черные обугленные бревна, все вокруг было засыпано пеплом. Головни чадили, летела сажа, черная и зернистая, будто порох. Я стал искать мать и отца, но меня остановили, не пустили, кто-то сказал, что наутро будут похороны, и тогда я увижу родителей, а пока они со всеми убитыми лежат в часовне. Я попросил, чтобы меня пустили в часовню, но меня не пустили, я лишь узнал, что отец весь обгорел…

Задыхаясь от запаха гари, я побрел вдоль крепостной стены. Шел, пока не наткнулся на Володю. Лицо его было в саже, с белыми потеками слез.

Братишка стоял, утираясь рукавом. К нам подошла немая, обняла обоих, повела к дому. Подошел стрелец, отдал отцовское ружье, пустой рог из-под пороха и суму без пуль — отец все расстрелял…

Вернулись в дом. Немая собрала рассыпанную малину и пули. Возле чана лежала та, которую отец отлил последней, я поднял, положил за пазуху.

После ужина легли спать, немая на нашу с братом кровать, мы на ту, где спали отец и мать. Среди ночи брат вскочил, убежал к немой, прижался, обнял.

Я подумал, что, когда вырасту, женюсь на немой…

Наконец я очнулся. Луны не было, сквозь разрывы в стрехе сочился утренний свет. Послышались шаги, хозяйка подошла к сараю, позвала завтракать.

На столе в чугунке дымилась вареная картошка, стояла плошка с льняным маслом, которое тетя Проса по-старинному называла алеем. Хозяйка вообще была ходячим словарем старопсковского языка. Подвал она называла подызбицей, брюкву — калицей, морковь — барканом, метель — веялицей, ковшик у тети Просы был корцом, аист — калистом, а журавль — жоровом.

Садясь за стол, хозяйка весело сообщила: — Ну, вчера в магазине и битва была!

Когда заговорили о молодой вдове из соседней деревни, тетя Проса оживилась вдруг: — Во, боек-баба… А я в болезнь попала.

Я нелестно отозвался об одном из соседей, но старуха меня не поддержала.

— Возьмем Миколая нетель, резать: он старый боец.

Не согласилась она со мной и когда я похвалил одного из здешних парней.

— Ничего парень, да горло емкое!

Выслушав новый мой сон, тетя Проса призадумалась.

Вдруг улыбнулась лукаво: — Когда молодой — в темнозорь девки снятся…

Я попросил хозяйку рассказать, как ставили ее избу, кто рубил, кто помогал.

— Костя Цвигузовский рубил, пулеметчиком был в войну, рука пораненная. Работал ладно, а я помогала. Под угол по закону полтинник серебряный положили. И потом — все по закону…

Я попросил объяснить, рассказать по порядку.

— Закон простой, — улыбнулась тетя Проса. — Когда в новый дом входишь — первым кота пускаешь, кот листлив, марьяжен, живо хозяина уговорит.

Я знал, что хозяином прежде в деревне называли домового.

— Потом петуна несешь, — продолжала тетя Проса, — петун сердитый, как закричит, затопает — хозяина на печь загонит… Огонь в доме зажигать не положено — огонь приносят.

Угли горячие из другой печи, из другого дома… Деревню немец пожег, домов не было, так я в костре углей набрала…