Фантастика 1975, 1976 - [42]

Я молчал.

— А руку мне напрасно тогда сжали. Вот вся онемела и не отходит. Возможно, и кость сломали. Так вот я задумываюсь, в чем моя ошибка.

— Людей вы презираете, — сказал я ему.

Штохл вздернул плечи, вскинул нос-клюв.

— Люди? При чем тут люди? Некоторых я весьма уважал. Себя, например. И ты отличный мужчина, пока в этом костюмчике. Люди… Люди…

Он замкнулся в себе.

…Стал накрапывать дождь. Штохл ежился. Он, видимо, зяб. Я стал ходить по площадке. Я ходил и ходил. Темнело. Сгущались тучи. В чаще поревывал моут. Недалеко охотилась стая загравов.

Хлынул ливень — вода заплясала на бетоне. Пищал зуммер. Что значило — ракетная шлюпка идет на посадку. Надо дать приказ роботам перенести коллекции Тима сюда.

Итак, все кончается, сейчас я стану свободным, Аргусы улетят в далекий космос, я останусь.

Кончится?…

Хорошо, что всему в жизни бывает конец. Даже счастью. Иначе бы жить стало невыносимо. А-а, голоса, Аргусы… Ну, ну, давайте попрощаемся… Да, да, прощайте.

Прощайте, мои друзья! Где-то вы теперь будете? Сколько лет проведете в сне ожидания, пока вас снова призовут? А меня ждет суета работы.

Прощайте!

ПОДАРОК НА ПАМЯТЬ

…Во сне бормотал Тим, повизгивали собаки. Я тоже лег спать.

Прислушиваясь к раскатам пришедшей ночной грозы, я думал, как было бы хорошо не говорить формулу отречения, промолчать и быть Аргусом. Всегда.

Я вспомнил: вот я снимаю шлем — и слабеют глаза, уходит Знание.

Снимаю бронежилет — и кажусь себе голым и слабым.

Отречение!.. Я лежал и с горечью думал о силе этого слова. В прошлый раз слова Обряда Посвящения дали мне сверхсилу Аргусов. Слова отречения отняли ее у меня.

И с подозрением я вдумывался в любые слова, искал в них скрытые истоки могущества. Например, такие — хлеб, любовь, кислород.

Или — товарищи, друзья, мы, они, вместе…

И временами все казалось мне продолжением сна, увиденного на обломке ракеты.

Я ведь попал на Люцифер катастрофически просто — метеорит разбил «Бегу». Мне еще повезло — я был в скафандре и ремонтировал выхлоп двигателя. Вдруг взрыв.

На оставшемся куске я понесся черт знает куда. Около меня торчал Ники с полным набором инструментов.

Когда я выдышал весь кислород и много дней провел без него (принял анапакс), меня подобрал корабль Звездного Патруля.

Собственно, я давно умер. То, что валяется в постели, ест, мечтает, думает, гладит собак, было мертвым. Я очнулся в корабельном госпитале на подлете к Люциферу. На планете был одинокий Тимофей (напарника его — Гаспара Ланжевена — проглотил моут). Я и остался на Люцифере — не мог сидеть в ракете. Мне было страшно в ней: я сжимался, я ждал удара метеорита.

На Люцифере я стал лаборантом Тима, немножко химиком, чуть-чуть биологом и страстным фотографом.

Главное — здесь были Тим, его собаки. И не было метеоритов. Я постарался забыть прежнюю жизнь и жить новой. Странно. Я устал и не сплю. Я тоскую по Аргусам. Что я без них?… Но вдруг я увидел глубины космоса (и не поверил себе). Я видел дорожку света на звездчатом снегу Арктуса, ощутил движение земных пластов Люцифера. Что это? Бред?

Но чу!.. Звон или шепот, неясные слова. О-о, я узнаю голоса.

Это вы, братья Аргусы, говорите со мной из глубин космоса, вы не оставили меня одного. Спасибо!

Аргусы мне говорили:

— Мы преследуем Зло, и до тех пор пока не исчезнут последние крупицы его, ты пребудешь с нами. Ибо ты победил Зло с нами. Мы — вместе, мы всегда с тобой. Помни, с первых дней встречи ты смотришь нашими глазами, ты слышишь все, что слышим мы. Мы вместе. Это подарок и связь.

— Спасибо, Аргусы, — шептал я.

Я снова видел звезды, слышал топтание моута, звон универсальных роботов, бродивших в джунглях. Я слышал шепот Дж. Гласса в лаборатории, видел сны Тима.

Я был счастлив.

ВЛАДИМИР ЩЕРБАКОВ ЗЕЛЕНЫЙ ПОЕЗД

Строителям Байкало-Амурской магистрали

посвящаю

ПОЛЯР

Нырнув под облачное одеяло, наш самолет спланировал на крохотную площадку перед поляром. Только что под крылом были тундра и море, а над нами — скупые линии сполохов. Тундра в застругах, море в торосах, редкие маяки на прибрежных сопках, первые срубы поселка… Там кончалась дорога. У поляра — города под крышей — она начиналась. Бесшумной ночной птахой пронесся наш самолетик вдоль насыпи, в бледном сиянии полярной ночи над белыми спинами сугробов, и снизу, точно сквозь толщу морскую, то пробивались огоньки сварки у строящегося моста, то возникали купола новых алюминиевых домов, окруженные оленьими упряжками (дома только что привезли и на наших глазах начинали ставить). Ближе к югу и, значит, к поляру мы нырнули в багровую прорубь заката. Отсюда, с юга, шел и шел день, размеренно и неторопливо, от месяца к месяцу набирая силу…

Нитка магистрали еще не отмечена светофорами, бегом сверкающих локомотивов, пока молчат струны ее стальных стрелок, и синие глаза фонарей еще не встречают вереницы вагонов у станционных околиц.

Но кто знает, может быть, через месяц-два мы вернемся в поляр уже на поезде. Сегодня мы испытывали один из последних участков дороги. Самый южный участок почти готов. Размышляя об этом, мы выбираемся из самолета навстречу ветру и морозу, снег покалывает щеки до самого порога нашего большого дома. Мы не спешим. Жаль расставаться с лиственницами и кедрами, с прозрачными березами, с оленьей тропой и первым неожиданным запахом талого снега. Мы ждем — пусть улетит самолет. Звука мотора не слышно — белокрылая машина так тихо унеслась в небо над зубчатым гребнем тайги, что кто-то пошутил: