Фантастес. Волшебная повесть для мужчин и женщин - [14]

Наконец я очистил от мха всю глыбу целиком и, поднявшись с колен, отошёл на несколько шагов назад, чтобы окинуть её взглядом. Внутри полупрозрачного алебастра явственно, хоть и не очень чётко (пещера была не очень светлая) виднелась мраморная фигура женщины. Она лежала на боку, повернувшись ко мне и подложив руку под голову, но волосы падали ей на лицо, и я не смог как следует разобрать его выражение. Однако то, что я увидел, было восхитительно; до сих пор ни в природе, ни в шедеврах искусства мне не удавалось увидеть даже слабого намёка на тот идеал, который с рождения таился в моей душе. Очертания её тела проступали через алебастр не так отчётливо, как лицо, и я решил, что красавица, должно быть, одета в лёгкую тунику. В памяти у меня одна за другой всплывали бесчисленные истории и легенды о том, как заколдованные люди чудесным образом освобождались от пленившего их заклятья. Я вспомнил королевича из Зачарованного города, наполовину живого, наполовину высеченного из мрамора, вспомнил Ариэля и Ниобею, Спящую красавицу, легенды о кровоточащих деревьях и множество других историй. Даже вчерашняя встреча с прекрасной Девой букового дерева ещё больше возгревала во мне безумную надежду — надежду на то, что каким–то необыкновенным образом эта недвижная статуя тоже пробудится к жизни и, расколов алебастровую усыпальницу, предстанет моему взору во всём своём великолепии. «Кто знает, — рассуждал я, — может, в этой пещере живёт сама душа Мрамора, его глубинная сущность, та самая душа, что таится внутри каждого камня и своим присутствием наделяет его способностью принимать любую форму? Вдруг эта незнакомка и вправду проснётся? Как же её разбудить? Спящая красавица проснулась от поцелуя… Хотя вряд ли мой поцелуй проникнет к ней через алебастровый покров…»

Но я всё равно опустился на колени и поцеловал гладкую, молочную гробницу.

Женщина не просыпалась. Я подумал об Орфее, который заставил камни последовать за собой. Мне уже не казалось удивительным, что его песня увлекла за собой деревья. Может быть, звуки пения пробудят ото сна и мою красавицу, и прелесть её покоя сменится изысканной грацией движения? Может быть, мелодии удастся проникнуть туда, куда не смог проникнуть поцелуй? Я сел и задумался. Мне всегда нравилась музыка, но петь я не умел, пока не оказался в Волшебном лесу. Слух у меня был неплохой, голос — довольно сильный, но почему–то они никак не хотели уживаться, и раньше я всегда смущённо замолкал, обрывая начатую было песню. Однако ещё сегодня утром я неожиданно поймал себя на том, что радостно распеваю, шагая по лесу. Когда же я начал петь: до того, как поел здешних плодов, или после? Наверное, после; в любом случае, сейчас, когда я напился из крохотного источника, который поблескивал кристальной глубиной в углу пещеры, мне захотелось петь с новой силой.

Я уселся у гробницы, в которой спала ещё не родившаяся на свет красота, наклонился поближе к изголовью и запел. Мелодия так тесно переплеталась со словами, словно они слились воедино, словно каждое слово могло родиться на свет только в обличье этой и никакой другой ноты, и разделить их мог только самый проницательный ум, да и то лишь у себя в воображении. Вряд ли я смогу пересказать, что именно я пел; тусклые и плоские слова бессильны описать тот восторг, сама возвышенность которого сделала невозможными любые воспоминания; он так же превосходит всякие попытки передать его на бумаге, как тогдашняя песня, должно быть, превосходит записанные мною строки:

О немое изваянье!

В бездну мраморного сна

И недвижного молчанья

Ты, как в смерть, погружена.

Может, в грёз златом тумане,

Сквозь покров слепой мечты

И младых воспоминаний

Голос мой услышишь ты

И улыбкою чудесной

Смелость в сердце укрепишь,

Светом глаз своих прелестных

Мрак предвечный озаришь.

Всех ваятелей виденье,

Лучезарная мечта,

Идеала воплощенье,

Неземная красота —

Лишь тебя они искали,

Но волшебного лица

Очертанья ускользали

От искусного резца.

Ты ждала, в гробу нетленном

Красоту свою храня.

Я нашёл тебя, царевна,

Пробудись же для меня!

Я пел, не отводя глаз от неясных очертаний покоящегося предо мною лица, как вдруг под тусклым покровом алебастра мне почудилось едва уловимое движение, похожее на еле слышный вздох. Я напряжённо вгляделся в камень, но, должно быть, это и правда было всего лишь моё воображение. Однако песня неудержимо рвалась из груди, и я снова запел:

Сколько лет в объятьях нежных

Сон тебя, мой друг, сжимал?

Встань же, грации прилежной

Безупречный идеал.

Если ж сон ещё веками

Будет жить в твоей груди,

Ты, очей не размыкая,

В тихий лес со мной пойди.

Там в лесу и дрёма слаще

Без печалей и забот.

Там в густой прохладной чаще

Ждёт тебя тенистый грот.

Ну а если ты, царица,

Камня выбрала покой —

Дай мне в мрамор обратиться

И навек уснуть с тобой.

Я замолчал и снова вгляделся в каменный саван, словно хотел одной силой нетерпеливого взора очистить от алебастра очертания изумительного лица.

Мне показалось, что ладонь, покоившаяся под щекой, немного соскользнула вниз, но я не мог с уверенностью сказать, как именно она лежала с самого начала. Страстное желание увидеть мраморную деву живой превратилось в жгучую, нестерпимую потребность, и я запел: