Фантасофия. Выпуск 6. Трэш - [9]

Он сел со всеми в автобус и почувствовал себя очень плохо, автобус сильно трясло, его тошнило, а голоса мучили его вдобавок.

– Ну что, – бузила психика через голоса, – поехал, а ведь очень плохо тебе.

И не передать как плохо было, скажешь плохо, но не поймете, нет, не поймете. Но вот он решил попросить о помощи:

– Помогите! – взмолился он, – мне очень плохо. Психически страдаю, кто поможет?

Все молчали и, не спеша, удивленно оглядывались.

– Помогите же мне! – взмолился он пуще прежнего.

Наконец один из сидевших тоже в автобусе спросил:

– Что с вами?

– Я психически болен, мне невыносимо плохо, голоса мучают меня, и меня тошнит.

– Это от тряски вас тошнит, – сказала женщина, – меня тоже подташнивает.

– Голоса еще, и это очень плохо, – сказал психически больной человек.

– Что за голоса? – спросил еще один пассажир.

– Издевательские.

Они не знали как отреагировать. Никто ничем не мог помочь. А когда он вскрикнул: «а-ах», водитель подумал, не ссадить ли его. Но вот они въехали в черту большого города. И тогда автобус остановился на городской улице. Вышел человек с сотовым, психически больного вывели, человек с сотовым позвонил и вызвал скорую.

Скорая приехала скоро, когда все пассажиры автобуса уже разошлись. Психически больной стоял одиноко у автобуса на обочине. Скорая после расспросов повезла его в психушку. Там ему очень не нравилось, ему там не нравилось и в прежний раз. Он жалел, что воскликнул: «Помогите!»

Но я не сказал: помогите! Превозмогая каждую боль, я доехал в итоге до дома. И уже дома мне стало легче.

Я никого не обвиняю этим рассказом. Никого.

Александр Каменецкий Бродячий сюжет

– А вот так, а вот так! – завыл писатель и закружил волчком по комнате. – Как хочу, так и буду. Могу еще и «русскую» сплясать.

– Пошел ты к черту, – ответил уставший Сыроедов.

– Кто мне заделает дырку в голове, кто? – продолжал вопить писатель. – Кто забинтует мне раны на лице? Уйми меня, уйми, пожалуйста! А не то я радио твое разнесу, разобью магнитофон твой электрический и прыгну через окно, как вольный мячик, сгоряча перекувыркиваясь.

– Вот идиот, – сказал Сыроедов, заслоняя собой музыкальный центр. – Идиот пьяный, что мелет. Стоп, стоп, остановись! Сядь на место и скажи, что тебе не нравится, в конце концов.

– Что мне не нравится? – писатель прыгнул в кресло и принялся топтать его ногами. – Ах, если бы ты только знал, что мне не нравится! Мне не нравится, как растет трава, как светит солнце, как сменяют друг друга времена года. Съел?.. Еще мне не нравятся некоторые законы, например, закон тяготения или закон Кулона. Целые науки я ненавижу: физику, геометрию, природоведение, и я велел бы сжигать все книги, все до одной, – вытаскивать их из домов, из библиотек и сжигать, покуда не останется один только хрупкий пепел. Хочешь еще? Я ненавижу этот мир совсем, как он есть, от мельчайшего муравья до заоблачной звезды, до небесных тел, и легионы демиургов, и Силы, и Престолы, и Херувим, и Офаним… О-го-го, если бы ты знал, как я ненавижу Его Самого! Существуй нечистый, я продал бы ему душу просто так, назло, да ведь нету ни души, ни нечистого. Знаешь, в чем величайшая загадка мироздания? Знаешь?

– Нет, – признался Сыроедов, теряя терпение.

– В том, что правы материалисты, – и писатель закрыл лицо руками, как будто плакал.

Так они оба долго молчали. Потом Сыроедов сказал:

– Ты совсем пропал, это уже не шутки. С тобою с таким дело плохо. Что случилось за эти годы, почему ты так сдал? Когда-то, наверное, ты был совсем другим.

– Не помню, – всхлипнул писатель, – ничего не помню. Вроде бы, я долго болел, потом пришел в себя посреди больничной палаты, но оказывается, что пока я был болен, пришла пора умирать. Ты хоть что-нибудь понимаешь в этой жизни?

– Я считаю, Бог есть, – подумав, ответил Сыроедов. – А ты – горький пьяница. Разве можно напечатать то, что ты мне принес? Эти листочки вдоль и поперек исписаны бредом.

– Только в жару и в бреду может жить человек! – заорал в ответ писатель. – Иначе как ты объяснишь, что происходит со мной, почему я не нахожу себе места? Разве я виноват, что у меня есть душа, пусть даже я в нее не верю? Кто сделал так, что меня трогает музыка Моцарта и Шостаковича? Из-за кого, из-за чего мне не дает покоя какой-нибудь оттенок заката, или узкая улочка, усыпанная палыми листьями, или «Охотники на снегу»? Почему мне сплошь интересно то, мимо чего другие люди проходят, не замедляя шаг? И поэтому ничто, ничто из обычных радостей и наслаждений жизни не идет ко мне в руки, и я стал хуже самого последнего…

– Не ври, что отличаешься от других, – возразил Сыроедов. – Ты просто взвинченный тип, и свою жизнь ты свел с ума. Есть простые вещи, о которых нужно думать каждый день, иначе каюк. И потом, разве не о чем писать? Ведь те люди, за счет которых существует наш журнал, разве они хотят, чтобы ты их так… макал… во все щели? Найди другую тему, возьми себя в руки, будь умнее.

– Хочешь, я напишу о том, что Гоголь видел черта? – вдруг живо спросил писатель. – Серьезно. Потому и в религию ударился и уморил себя голодом. Целую книгу про черта, которую потом сжег. Совсем не второй том «Мертвых душ», как учат в школе, а книжку про черта.