Фанфан-Капкан - [20]
— Где же теперь это все? — спрашивал Феофан.
— Малая часть сохранилась в музеях, остальное пошло по рукам… Монастырская библиотека насчитывала более двух тысяч редчайших книг. Многие из них были из собраний Ивана Грозного, Дмитрия Донского, Дмитрия Пожарского, Федора Колычева, Авраамия Палицына… Ко всем книгам имели доступ крестьяне-поморы…
— Они-то хоть сохранились, книжки-то? — спрашивал Феофан.
— Кое-что, да. Хранится в Ленинградской Публичной библиотеке… Здесь впервые в России монахи занялись массовым разведением рыбы… Здесь соловецкий летописец Досифей первый на Руси ввел книжный знак — «экслибрис»…
Еще долго рассказывал Сергий о тех чудесах, которые сотворили в этих местах соловецкие монахи — простые русские мужики. И слушать его было Феофану интересно и почему-то горько.
А потом опять была белая высокая ночь, обвеенная прохладными морскими ветрами, опять дробилась на ребристой воде бухты Благополучия бесконечная лунная дорожка, опять горел костер.
— Представляете, — тихо, но возбужденно рассказывал Сергий, — здесь, на этих диких северных островах, более четырех веков жили три великих сестры: Гармония, Красота и Любовь к труду, к жизни. Руками простых русских людей в этом глухом холодном углу был зажжен огонь цивилизации, культуры. Погреться у этого огня приходили с разных концов России тысячи и тысячи простых людей и уносили к себе домой искры его тепла. Там от этих искр возгорались новые огоньки. Здесь бывали и удивлялись достижениям соловецких монахов Петр Первый, Ломоносов, Степан Разин, Римский-Корсаков, писатели — Пришвин, Максимов; художники — Нестеров, Рождественский. Животворящего тепла хватало на всех… Теперь он затоптан, этот костер, нами затоптан… Те сестры не живут больше тут. Душа в руинах не живет… — Сергий качал головой, покачивался сам, обхватив колени. — Зачем это сделали, не знаю… Сами себя губим, душу свою топчем… Варвары мы, честное слово…
Сергий говорил красиво, но не витийствовал, не религиозничал — Феофан это понимал и не перебивал. Сергий говорил правду.
На сердце Феофана лежала горькая, но возвышающая истома, она переполняла его, давила на плечи, сладко першила в горле. Он сегодня побывал в гостях у трех великих сестер, подышал с ними одним воздухом, прикоснулся к их трепетным ладоням.
5
С утра знакомый матросик обнадежил, сказал:
— Прогноз нормальный, если синоптики не врут на этот раз. Кэп дал команду в тринадцать ноль-ноль отчаливать.
Ветер как будто и в самом деле приутих, но не настолько, чтобы радоваться: дальние, лежащие в голомени за бухтой скалы осыпались рваной белой пеной, там вовсю гулял взводень. Но ничего не оставалось делать, надо было верить этим вечным путаникам — синоптикам, не всегда же они пальцем в небо да по принципу — о-бе-эс — «одна бабушка сказала».
Феофан первым делом купил билет до Архангельска Сергию. Тот пучил глаза, махал руками и отнекивался, но Феофан был тверд, знал — делает доброе дело, с размахом шутил:
— Да-a, че там, пошлешь ведь потом мне обратно, кровные мои, в непомерных трудах заработанные, куда денесся. Че тебе на паперти тут сидеть теперь с протянутой шляпой.
— Сестра должна выслать.
— Может, она замуж выходит, не до тебя ей…
В общем, купил билет и все.
Сергий, донельзя обрадованный, сразу побежал куда-то, в какой-то дом, где лежали его вещи, а Феофан направился туда, куда ему хотелось зайти еще раз. По дороге на Соборной площади увидел жиденькую цветастую кучу людей, сгрудившихся, слушающих кого-то.
«Экскурсия», — догадался Феофан и подошел.
Экскурсию вела маленькая, полненькая женщина, лет сорока, черненькая, волосы в кудряшках, носик остренький, очки… «Ну и страхолюдина, — подумал Феофан с полной, в общем, равнодушностью, — мымра». Вела она себя и свою экскурсию суконно, строго, как часто ведут себя некрасивые женщины, чтобы показать свою, никому не нужную независимость, рассказывала о соборном ансамбле. Пустые, скучные слова…
— Ладно, — вклинился в экскурсию Феофан, — скажите нам, как отапливались все эти хоромины?
Гид замялась, но ответила бойко, подготовленная мадам:
— Как обычно, печами голландского типа, как все такого рода постройки на Севере.
«Дурит народ! Голландского типа… — возмутился про себя Феофан. — Сама ты голландского типа!»
И уел экскурсовода громко, принародно:
— Весь этот, как вы говорите, ансамбль соборный отапливался от одной печки, которая располагалась под Успенской церковью, вон там. — Феофан был хорошо подготовлен Сергием. — Монахи это изобрели сами. В наше время эту систему сломали зачем-то. Вам бы это надо знать, как экскурсоводу.
Гид смешалась, открыла рот и замолчала на какое-то время. За всю ее экскурсоводческую биографию такой наглец среди туристов не попадался.
— Ладно, — примирительно сказал Феофан, — вопрос последний: сколько было колоколов в той вон колокольне и кто их отлил?
Экскурсовод напряглась, втянула короткую шейку в толстые плечики и стреляла на Феофана увеличенными в очках глазами — откровенной ненавистью. Ответа она не знала, но, умудренная опытом, вывернулась:
— Что же, пожалуйста, расскажите нам, это интересно.
— Товарищи, — обратился Феофан к публике, приободрившейся, явно заинтересовавшейся его персоной, — в монастырской звоннице было сорок колоколов, это очень много, и один звончее другого. А ведь медь да олово на самый крупный колокол послал лично Борис Годунов, царь то есть. Отлили его сами монахи и назвали «Борисович», по цареву имени. Весил он двадцать тонн, как царь-колокол московский. — Это Феофан маленько для красоты рассказа приврал. — Звонкий был, на все Белое море гудел.
