Фамильное серебро - [5]

Брат, Владимир Эрастович — молодец, дома, в Алма-Ате, совсем не сидит, но она почти никуда не ездит. Да и потом, кто-то должен быть с мамой, с этим домом, с Машук, когда Эра уезжает в поле и когда три Марии остаются в доме одни.

Эра — дочь Владимира Эрастовича и сестра Будимира. Работала в Хайдаркане геологом, там вышла замуж. Но фамилию не сменила. Муж оказался человеком «простецким», «без предрассудков», «без претензий», той простоты, которая, однако, хуже воровства. Ушла, едва родилась дочка, назвав ее Машенькой. То ли в честь тетки, то ли — бабушки, а то и прабабушки: Машук. Хандрить не дал отец. Надо заниматься делом, все прочее — по боку, надо работать! Диссертация была почти готова, когда ударило землетрясение 1966 года, и часть шлифов погибла. Но это лишь задержало работу, и только. Теперь она — кандидат наук, занимается петрографией[16] основных изверженных пород, воспитывает Машук.

Машук, кстати, менее всего походит на пассивный объект педагогической экспансии. Она сама воспитывает и повелевает, успешно противопоставляя размеренному рационализму взрослых энергию двенадцатилетнего фантазера, на каждом шагу открывающего вокруг себя мир, в котором кое-что есть. Хотите, она залезет на антресоли? Если залезть на антресоли и хорошенько там покопаться, можно найти громоздкий полированный ящик с треногой — фотографический аппарат, которым снимал еще брат прадеда — Николай Федорович, накрываясь черным сукном и призывая глядеть вот в эту самую дырку, откуда вылетит птичка. Наверное, именно Николай Федорович, домашний фоторепортер семейства Поярковых в верненский период и именно этим аппаратом сделал ставший таким известным снимок Миши Фрунзе, Эраста Пояркова и их товарищей перед путешествием на Тянь-Шань. Поярковы всегда занимались фотографией. Занимаются и сейчас.

Однако, пожалуй, никто из них, даже Николай Федорович, но перешагнул того рубежа, когда, глядя на фотографию, не спрашивают, кто, где, что снято, а спрашивают, кто снимал.

Линейка инженера Пояркова

Перешагнул этот рубеж разве что Володя-старший, ничуть не придавая своему успеху ни малейшего значения, скорей всего и не подумав о нем. Как и все по-настоящему талантливые люди, он был чрезвычайно щедр, даже расточителен во всем, что делал, не суетясь, не мельтеша в заботах о создании и приумножении лестного представления о своей персоне. И эти фотографии, с которыми иной человек непременно и не без оснований отправился бы на штурм редакций и выставочных комитетов, Владимир Федорович печатал наспех, по принципу — как получится, чтобы, раздав многочисленной родне для семейных альбомов, тотчас забыть о них ради главного своего дела. Да и гидротехникой, если глянуть со стороны, он занимался порой как-то несолидно, несерьезно, то часами просиживая над совершенно чистым листком бумаги, то что-то мастеря в саду, у водопроводной трубы, из всякого железного и деревянного старья. И как соразмерить, как догадаться, не будучи посвященным в его думы, что жалкая, кое-как сколоченная модель есть прообраз тех гигантских конусных водовыпусков, из которых сейчас в горах Тянь-Шаня, на Орто-Токойском водохранилище, вырываются громадные, белоснежные, бешено рвущиеся ввысь грифоны, в сплетении радуг и алмазной измороси даруя жизнь чуйским полям?

В Ташкент, в Геологический переулок, нежданно-негаданно пришло письмо от Романа Кармена.

За письмом Кармен прислал и книгу. Она называлась «Автомобиль пересекает пустыню». В ней фигурировал гидротехник Поярков, который вместе с оператором Карменом, журналистом Эль-Регистаном и профессором Цинзерлингом в августе 1933 года участвовал в автопробеге Москва — Кара-Кумы — Москва, осуществив ряд важных исследований на самом трудном и неизведанном участке трассы — от Ташауза до Красноводска. «Скупой на слова, замкнутый, — писал о гидротехнике Кармен, — он производил впечатление человека, испытавшего много невзгод и лишений, преодолевшего немало трудностей в жизни…».

Да, это был Владимир Федорович. И он не изменился с годами.

Его ничуть не тревожило, как он выглядит со стороны, и если он одевал галстук — значит, предстояло нечто из ряда вон выходящее, а именно: поездка за границу, в Афганистан, где Владимир Федорович консультировал строительство оросительной системы и водозаборного узла на реке Кабул.

Его ничуть не занимало, достойную ли оправу своим способностям он выбрал, и в личном листке, который хранится в ташкентском «Средазгипроводхлопке», сделаны всего лишь две заимей: первая — о поступлении на работу в 1929 году, вторая — «ув. 17/Х—1968 г. ввиду смерти». Ему по разным обстоятельствам не раз приходилось писать автобиографии, но все они занимали страничку с небольшим и повторяли одна другую. Проходили годы, десятки лет, но он ничего не добавлял, не дописывал и раз и навсегда появившемся варианте, считая, что фразы «принимал участие в крупных ирригационных стройках», где он «работал ив качестве проектировщика и техноруком», вполне достаточно и большого он не заслуживает.

Доктор Айболит. Так за глаза называли его при жизни, так вспоминают его в институте «Средазгипроводхлопок» и теперь, повторяя, что раньше при всякой беде бежали к нему, а теперь вроде и бежать не к кому, не бежать же к самому себе! В официальных бумагах это было выражено следующим образом: