Фамильное дело - [59]

Сидевший напротив виконт с громким шорохом перевернул газету и сказал:

– Нет, ты читала новую заметку Трюшона? Все его ехидные намеки насчет императора Николая?

– Император проиграл. Можно сколько угодно ехидно намекать… Послушай, дорогой, у меня к тебе есть один вопрос. Ты обещал дать мне прочесть письмо Греара – и забыл?

Сезар взглянул на нее поверх газетного листа.

– Ты уверена? Оно… хм… даже не знаю, как сказать.

– Слишком больное? – определила графиня. – Я видела твое лицо, когда ты впервые прочел его. Ты очень редко плачешь, милый, но мне показалось, что ты был в тот раз опасно близок к этому. Письмо у тебя с собой?

В купе они были только вдвоем, мадемуазель де Греар и мадам Посси ехали в следующем, так что никто не помешает. Мгновение поколебавшись, Сезар отложил газету, сунул руку в карман сюртука, извлек оттуда письмо и протянул его Ивейн.

– Читай, если хочешь. Только не вздумай залить слезами, это доказательство по делу.

Плотная бумага развернулась с еле слышным шелестом. Два листа, исписанные дрожащей старческой рукой. Ивейн сглотнула, разгладила послание ладонью и начала читать.

«Сезару Мишелю Бретинье, виконту де Моро. Париж, улица Вожирар, 76.

Дорогой родственник!

Прошу прощения, что называю Вас так и пишу нечто большее, чем поздравление с Рождеством. Мы с Вами ни разу не встречались, но хотя бы знаем о существовании друг друга. Я Гийом Жюльен Луи де Греар, троюродный кузен Вашей покойной матери. Да, жизнь не сталкивала нас, но я читал то, что писали о Вас в парижских газетах, и кое-кто из моих знакомых упоминал о Вас. Только поэтому я решился на столь отчаянный шаг.

Вы спросите, имею ли я в виду данное письмо? Нет, боюсь, я сделал нечто большее в отношении Вас. Видите ли, виконт, я умираю и через некоторое время покину эту грешную землю, но душа моя не сможет упокоиться с миром, так как сейчас пребывает в разладе. Не стану утомлять Вас описанием своих сомнений и перейду сразу к делу.

Я старый человек, ваша светлость, однако мой ум все еще ясен и способен отличить преступление от невинной ошибки. Я очень люблю своих детей, сына и дочь, только это чувство не мешает мне увидеть нечто страшное. Мой сын и наследник, Мишель, кажется, ввязался в преступные дела. Раньше он был просто непутевым мальчишкой, однако это нечто большее, чем оплошность, свойственная юности. Если бы я знал, что он преодолеет в себе зло, несомненно, навязанное ему извне беспутными друзьями, то спокойно бы сошел в могилу. Однако…

Я болен и слаб, и уже не могу ничего сделать. В моем доме творится преступление, я знаю это, хотя и не в силах доказать. Это оскорбление всей моей семьи, моей чести, а честь – то, чего никто и никогда не мог отнять у Греаров. Честь – наша вера, семья – наш оплот, и если сия история станет достоянием общественности, мы будем покрыты несмываемым позором до конца времен. Гордость не позволяет мне обратиться к друзьям, которые все равно ничем не сумеют помочь, или же к властям – тогда об этом раструбят немедленно. Моя невинная дочь, в которой я души не чаю, будет опозорена, мое имя станет насмешкой. Как могу я допустить такое?

И хотя руки мои связаны, в один из тяжелых моментов я подумал о Вас. Не полагайте, будто я решил воспользоваться Вашей добротой, коснуться Вашей совести или настоять на наших родственных связях. Ничего такого нет, виконт, хотя не скрою: Вы – последняя моя надежда. Исходя из того, что я знаю о Вас, я рискнул пойти на крайние меры.

Вскоре после моей смерти Вас уведомят о том, что Вы упомянуты в моем завещании; условия покажутся Вам странными, но я сделал так лишь для того, чтобы защитить и спасти своих детей. У меня нет ни опыта, ни сил, чтобы разобраться и понять, что именно происходит в моем доме и как сильно провинились живущие в нем перед законом; я уповаю лишь на Господню милость и верю: Бог охранит невинных. Я так люблю своих детей, что рискую всем, отсылая Вам это письмо и составляя завещание; я готов лишить их всего, кроме чести, потому что, когда заканчивается все иное, остается только она.

Мой отец сказал мне однажды: «Нет ничего прочнее настоящей любви, но иногда ее недостаточно». Моей любви не хватило, чтобы оградить сына от дурного влияния, не хватило, чтобы управлять собственным домом, и я не вижу в том ничего хорошего. Я не знаю, правильно ли то, на что хватило моей любви: эта просьба о помощи, обращенная к Вам. Возможно, Вы читаете сейчас это письмо и смеетесь. Если так, виконт де Моро, порвите его немедленно и забудьте сказанное мною.

Но если у Вас есть хоть капля сомнений, если Вы – тот человек, о котором я читал и слышал, я знаю: Вы не бросите моих детей в беде. Вы не получите за это ничего, кроме беспокойства, так как Вам вряд ли нужны крохи, оставшиеся от состояния Греаров. И все же… все же даже отсюда, издалека, мне показалось, у Вас есть понимание того, что означает «быть человеком».

…Господи, за что же Ты караешь меня, если я не могу попросить помощи у самых близких – и прошу у того, кого никогда не видел, но кто вместе с тем составил мою надежду?..

Я отсылаю Вам это письмо в расположение наших войск на чужбине, надеясь, что оно попадет Вам в руки вовремя. И если так случится и Вы приедете в мой дом, загляните сначала в библиотеку и возьмите ту рукопись, над которой я трудился. Прочтите рассказ, начинающийся на странице 48, – он ключ ко всему. Не хочу писать Вам о своих подозрениях. Я не могу писать об этом. У меня еще есть остатки гордости, хотя многие сочтут это обычной глупостью.