Фальшивые червонцы - [36]

Год 1925-й начался с разгула стихии.

В ночь на 3 января заштормило, с Финского залива поднялся шквалистый, сильный ветер, и Нева опять вышла из гранитных своих берегов, причинив Ленинграду новые убытки и разрушения. В сравнении с катастрофическим наводнением в сентябре 1924 года разрушения были помельче, и материальные потери не столь опустошительны, но тревог досталось ленинградцам с избытком.

На Балтийском судостроительном заводе пришлось отсрочить закладку серии первых советских лесовозов.

Торжественная церемония у стапеля состоялась только во второй половине января, и на митинге корабелов была зачитана телеграмма председателя ВСНХ Дзержинского. «Закладка судов в Ленинграде, — писал Феликс Эдмундович, — это еще один шаг к раскрепощению рабоче-крестьянского Союза от рабской зависимости, в которой иностранный капитал держал царскую Россию». Головному лесовозу серии присвоили имя «Товарищ Красин».

Краснопутиловцы, неизменно идущие в авангарде ленинградского рабочего класса, ознаменовали начало нового года выпуском двух магистральных паровозов, значительно увеличив декабрьскую свою производительность труда. По тем масштабам это был крупный трудовой успех.

Население города на Неве увеличилось за истекший год на сто сорок тысяч человек, заметно перевалив за миллион.

Возросла нужда в жилье, и стройсезон 1925 года обещал быть, как никогда, оживленным. По плану Ленсовета в городе намечалось выстроить тридцать четыре новых каменных дома, рассчитанных на пять тысяч новоселов. Подобного размаха строительных работ при Советской власти еще не случалось.

Помимо того, были запланированы и другие жизненно необходимые новшества. Например, строительство мощной водопроводной подстанции за Невской заставой, дающей возможность жителям этой рабочей окраины отказаться от пользования неочищенной невской водой.

Боевым лозунгом текущего момента сделалась культсмычка города и деревни.

Промышленные предприятия Ленинграда брали шефство над отдаленными уездами и волостями губернии, деятельно налаживали работу сельских изб-читален. В подшефных волостях начали открываться созданные ленинградцами прокатные пункты сельскохозяйственных машин. Тракторов в них пока было маловато, а новые конные молотилки и веялки имелись в достатке.

На Монетном дворе начали пробное изготовление первых советских золотых червонцев. В Москве, в Колонном зале Дома Союзов, открылся судебный процесс Ивана Окладского — подлого провокатора, выдавшего царской охранке Желябова, Халтурина и других выдающихся деятелей «Народной воли».

«Ленинградская правда» в одном из номеров напечатала протест Бориса Лавренева, гневно выступившего против беззастенчивого, с шулерскими подтасовками и наглыми купюрами, опубликования его рассказа «Сорок первый» на страницах рижской белоэмигрантской газеты «Сегодня».

«Конечно, нет необходимости доказывать налетчикам наглость их поступка, ибо они люди конченые, — говорилось в письме известного советского писателя. — Но во избежание вешания на меня собак досужими охотниками, считаю нужным заявить, что воровской налет на мою общественную и литературную честь совершен по всем правилам эмигрантской шантрапы — без моего ведома».

Прочитав в газете это сердитое письмо литератора, Петр Адамович Карусь от души порадовался.

До чего же меткими бывают разящие писательские слова! Прямо снайперский безошибочный выстрел в десятку, бьет наповал.

Именно в мелкотравчатую шантрапу вырождалась постепенно шустрая эмигрантская братия за рубежами Советского Союза. От доморощенного хулиганья с Лиговки и Обводного канала, в широченных брюках-клеш, с татуировками на груди, с кастетами в карманах, отличало ее родовитое дворянское происхождение, громкие титулы и звания, а суть, ежели разобраться, одинакова. Поистине шантрапа без чести и совести. Конченые люди, как пишет Борис Лавренев, шуты гороховые.

Почти одновременно с публикацией в «Ленинградской правде» до крайности занимательную судебную хронику напечатали в Париже милюковские «Последние новости». В ней, точно в зеркале, отразились трагикомические будни обнищавшей духом эмиграции.

Сыр-бор загорелся на этот раз в дорогом фешенебельном антиквариате на бульваре Сен-Жермен. Прогуливаясь в предобеденные часы, некая львица полусвета увидела в витрине этого магазина памятную ей мужскую палку. Из палисандрового дерева, с инкрустацией и с набалдашником, усыпанным мелкими бриллиантами по голубому полю из ляпис-лазури.

Львица полусвета, учуяв рекламный запашок, обратилась в частное детективное бюро. И разразился очередной всесветный скандал. С поминанием титулованных имен, со сладострастным выворачиванием для всеобщего обозрения грязного эмигрантского белья. Громкий вышел скандальчик, достаточно мерзопакостный — целиком в духе нравов белогвардейщины.

Палка из палисандрового дерева, как выяснилось, принадлежала некогда самодержцу всероссийскому Николаю Романову. По какому-то семейному поводу батюшка-царь презентовал ее своему двоюродному братцу великому князю Кириллу Владимировичу, а тот, весьма охочий смолоду до амурных приключений, счел возможным передарить вышеозначенной столичной красотке. В ознаменование услуг. Каких в точности, репортеры не уточняли, ограничиваясь в своих отчетах стыдливыми многоточиями.