Фальконер - [30]

В тот день я зашел в четыре места, мне удалось заключить три контракта, что для этой местности очень неплохо. Когда я вернулся в мотель, то чувствовал себя превосходно, немного выпил, а в полшестого пришел парень. На этот раз я сам стал разливать виски. Он рассмеялся, потому что я ни слова не сказал о том, что он мне что-то подмешал накануне. Потом он разделся, аккуратно сложил одежду на стуле, раздел меня — и я ему помогал. Затем стал меня целовать. Но тут он увидел свое отражение в большом зеркале, висевшем на двери в ванную. Вот тогда я понял, что впервые вижу настоящего нарцисса. Один взгляд в зеркало — и он застыл как вкопанный. Все не мог налюбоваться. Просто не мог оторваться. Я быстро все прикинул: днем я обналичил чек, и теперь в моем бумажнике лежали шестьдесят долларов. Их нужно было спрятать. Пока он наслаждался своим отражением, я думал о деньгах. Когда я понял, насколько глубоко он ушел в себя, я поднял с пола одежду и повесил ее в шкаф. Он, разумеется, ничего не заметил, он вообще ничего не видел, кроме собственного отражения. Вот он стоит перед зеркалом, любовно разглядывая свои яйца, а я прячусь за дверцей шкафа. Я достал деньги из бумажника и запихал их в ботинок. Наконец он оторвался от зеркала и лег в постель. Он меня трахнул так, что, когда я кончил, у меня чуть глаза на лоб не вылезли. Потом мы оделись и спустились в ресторанчик.

Было нелегко надевать ботинки, ведь в одном из них лежали шестьдесят баксов. За обед я мог расплатиться кредиткой. Когда мы шли к ресторану, он спросил, почему я хромаю. Я ответил, что вовсе не хромаю, но сообразил, что он знает, где деньги. В ресторане принимали «Карт Бланш». Из одинокого холостяка я превратился в старого педераста, который пришел в китайский ресторанчик с юным другом. Всю жизнь смотрел на педиков сверху вниз, а относился к ним еще хуже. Мы заказали большой обед, я расплатился «Карт Бланш». Он спросил, неужели у меня нет наличных, и я объяснил, что все отдал ему накануне. Он рассмеялся, и мы поднялись в комнату. По пути я старался не хромать и раздумывал, что же мне делать с деньгами: я не собирался отдавать ему все. В итоге я спрятал ботинок в темном углу, мы занялись любовью, а потом поговорили. Я спросил его, кто он и откуда, и он мне рассказал.

Сказал, что его имя Джузеппе или Джо, но он называет себя Майклом. Его отец итальянец, а мать белая. У отца была молочная ферма в штате Мэн. Он ходил в школу и работал на ферме. Ему было девять, когда управляющий начал у него сосать. Он это делал каждый день, мальчишке нравилось, а однажды управляющий спросил, можно ли ему вставить. Майклу было лет одиннадцать-двенадцать. Получилось только с четвертой или пятой попытки, но ему понравилось, и они стали трахаться регулярно. Но жизнь на ферме была нелегкой, ему было одиноко, и он стал подрабатывать в ближайшем городе, а потом и по всей стране, по всему миру. Он так и сказал: «Я проститутка, но не надо меня жалеть, не надо думать, где я кончу».

Пока он говорил, я слушал очень внимательно, все пытался уловить интонации, какие бывают у педиков, но не уловил. Я всегда терпеть не мог педиков. Считал их глупыми, жалкими пустышками, но этот говорил, как любой другой. Мне в самом деле было интересно его слушать. Он казался таким нежным, страстным, чистым. В ту ночь, когда он лежал в моей постели, я думал, что он самый искренний человек, какого я когда-либо видел, потому что у него как будто не было совести, точнее — его совесть не была сфабрикована обществом. Он скользил по жизни, точно пловец в прозрачной воде. Потом он сказал, что устал, хочет спать и ему очень жаль, что он меня обворовал, но он надеется, что искупил свою вину. Я согласился, и тогда он сказал, что знает о деньгах, которые спрятаны у меня в ботинке, но он их не возьмет, а потому я могу спать спокойно. Я отлично выспался, утром сделал кофе. Пока мы брились и одевались, то все время смеялись, шестьдесят долларов лежали в ботинке нетронутые. Я сказал, что опаздываю, он тоже опаздывал. Я спросил: куда это он торопится. Он ответил: к клиенту из номера 273 — и спросил, не против ли я. Я ответил, что не против. Тогда он предложил встретиться в полшестого, я сказал: с удовольствием.

Я пошел своей дорогой, а он — своей. В тот день я заключил пять сделок и подумал, что он не только чист, но и приносит удачу. Я с радостью вернулся в мотель, принял душ, выпил пару стаканов виски. В полшестого он не появился, и в полседьмого, и в полвосьмого тоже. Я подумал, что он нашел клиента, который не прячет деньги в ботинок. Я скучал. Ближе к восьми зазвонил телефон, я бросился со всех ног — думал, это Майкл, — но звонили из полиции. Спросили, знаком ли я с ним. Я ответил, что знаком, потому что так оно и было. Тогда они попросили меня подъехать в окружной суд, я поинтересовался: зачем? Мне сказали, что все объяснят на месте, и я сказал: скоро буду. В лобби я спросил портье, как добраться до окружного суда, он объяснил, и я поехал. Я подумал, его арестовали за бродяжничество или что-то в этом роде, и могут выпустить под залог. Я готов был внести деньги. В суде меня встретил лейтенант. Говорил со мной вежливо, но как-то печально. Спросил, насколько хорошо я знаю Майкла. Я сказал: встретились в китайском ресторане и пропустили по паре стаканчиков. Он предупредил, что меня ни в чем не обвинят, но ему нужно понять: достаточно ли хорошо я знал Майкла, чтобы опознать. Я, конечно, подумал, что надо опознать его среди других подозреваемых, но в душе уже почуял, что все гораздо серьезнее. Я пошел за лейтенантом вниз по лестнице и по запаху сразу понял, куда мы идем. В стены были вставлены ящики, как в огромной картотеке, лейтенант выдвинул один — и там лежал Майкл, разумеется, мертвый. Лейтенант сказал, что его ударили ножом в спину двадцать два раза, и прибавил, что тот парень капитально сидел на наркотиках. Наверное, кто-то сильно ненавидел Майкла, подумал я. Судя по всему, он уже умер, а его все кололи ножом. Потом мы с лейтенантом пожали друг другу руки, он пристально посмотрел на меня, словно оценивая, не наркоман ли я, не гей — и пришел к выводу, что ни то, ни другое. Впрочем, вполне вероятно, что мне это показалось. Вернувшись в мотель, я выпил еще семнадцать стаканов виски и, рыдая, заснул.