Фалак - [3]

, приятели некоторое время молчали. Наконец Шамсибек спросил:

— Ты бросил медресе?

— Я отрекся от богопротивного суемудрия, насаждаемого служителями преисподней! — вскричал Абдулвахаб. — Но вера в загробное воздаяние привела меня к пиру [6]. Блажен испрашивающий у всевышнего милости для людей — нет дела почетнее, чем вседневное, всечасное служение аллаху!

Чуть заметно улыбнувшись, Шамсибек сделал глоток зеленого чая из пиалы. Затем, глядя прямо в глаза дервишу, прочел:

Ты сам ведь из глины меня изваял! —

Что же делать мне?

Меня, словно ткань, ты соткал. —

Что же делать мне?

Все зло и добро, что я в мире вершу, ты сам предрешил,

Удел мой ты сам мне на лбу начертил! —

Что же делать мне?

Пиала запрыгала в руке Абдулвахаба. В глазах его полыхнул мрачный огонь.

— Побойся аллаха! — громко произнес он. — Моли его: да отпустит он тебе это прегрешение!

Сидящие на соседней суфе [7] с любопытством посмотрели в их сторону.

— О чем ты говоришь? — невозмутимо отвечал Шамсибек. — Это слова Омара Хайяма. Ведь поэт говорит: все, что ни есть в мире, все от бога. В том числе и наши грехи, и наши добрые дела. Какая польза в том, чтобы, предавшись богомолью, отречься навсегда от веселья? Разве не грех губить напрасно свою жизнь?

— Придержи язык! Не следуй наущению служителей ада!

— Пусть это слова чертопоклонника, а праведный путь — это путь духовного совершенствования Ходжи Ахрора. Но как же быть с твоими прежними занятиями? Неужели стяжание знаний — грех?

Абдулвахаб неприязненно взглянул на земляка, но промолчал. Разговор их прервался. Шамсибек посматривал на посетителей чайханы, а дервиш, уставившись в землю, перебирал четки.

Чайханщик принес свежего чаю. Абдулвахаб поднял глаза на земляка:

— Зачем пожаловал в Самарканд?

— По велению его величества султана… А причины этого я и сам не ведаю.

— Придется тебе отправиться в Кухек.

— Что это такое?

— Султан проводит там почти все свое время. По ночам он беседует с чертями…

— Не понимаю.

— Он считает звезды.

— И далеко этот Кухек?

— Рядом.

— Проводишь меня туда?

— Хорошо. Отправимся пораньше.

Утром они встретились возле мечети. Поздоровались довольно холодно. У Абдулвахаба не было лошади, поэтому Шамсибек зашагал с ним рядом, ведя своего карабаира на поводу. По дороге дервишу то и дело подавали — кто кусок лепешки, кто монету. Шамсибек чуть приотстал и следовал за Абдулвахабом, пока не вышли из города. Подойдя к небольшой речке, земляки свернули в придорожную чайхану. Умывшись холодной водой из арыка, они уселись на суфе под сенью ивы. Курносый хромой мальчик в выцветшей тюбетейке принес чай и лепешки.

Один из старцев, сидевших на суфе возле арыка, взял в руки тамбур [8]. Послышалась протяжная печальная мелодия. Круглолицый мужчина присел рядом и, положив на колено тюбетейку, негромко запел:

Кто губам прекрасным улыбку беспечную дал,

Кто в удел скорбящим печаль сердечную дал?

Пусть он нам не дал счастья, — довольно с нас и покоя,

Ибо многим он слезы и муку вечную дал.

Шамсибек заслушался певца, но Абдулвахаб тут же нарушил его сосредоточенность:

— Боже праведный! Мусульмане веселятся, не помня о будущем воздаянии!

Дервиш забубнил что-то непонятное, перебирая четки. Вдруг он пронзительно взглянул на Шамсибека:

— Дух царственного Кусама [9] проклял нашего султана!

— Замолчи!

— Нет! Всякий правитель обязан ежегодно посещать могилу святого. А наш владыка нарушил в этом году священный обычай. Он счел унизительным для себя преклонить колени перед царственными останками…

— Откуда ты это взял?

— Наш мухтасиб [10] Сайд Ашик молился в мечети, как вдруг среди ясного неба прогремел гром, а над дворцом сверкнула молния. С могилы праведного Кусама поднялась его тень и, взглянув на мухтасиба, сказала: «Султан Улугбек пренебрегает святыми могилами — он испытывает волю аллаха. Оповести об этом мусульман. До тех пор, пока самаркандцы не смоют кровью этот грех, их будет преследовать рок!..»

В этот миг чья-то мощная рука опустилась на плечо Абдулвахаба. Обернувшись, дервиш увидел перед собой искаженное гневом лицо сипаха [11].

— Ну-ка пойдем со мной. Пусть султан услышит твои новости, — плечистый воин хорошенько тряхнул Абдулвахаба и указал ему на дорогу. Потом взглянул на Шамсибека: — Ты тоже пойдешь.

Абдулвахаб сразу прикусил язык и, втянув голову в плечи, последовал рядом с сипахом. Сидевшие в чайхане пытались было вступиться: «Грех трогать дервиша!»; «Отпусти слугу аллаха!» Но силач отвечал на это: «Если он настоящий дервиш, то пусть молится за род людской, а не грязнит священное имя».

Стража у ворот дворца беспрепятственно пропустила их — сипах имел, видимо, право свободного входа и выхода. Пройдя через роскошный сад, они оказались перед удивительным сооружением. Это было внушительное здание, окруженное колоннадой, поддерживавшей плоскую крышу террасы. Чуть дальше переливался на солнце прозрачный купол Хрустального дворца. Шамсибек на минуту замер перед колоннадой точно так же, как накануне перед медресе Улугбека. Толкнув его плечом, сипах сказал:

— Это Чилустун [12]. Пошевеливайся.

Пройдя еще немного в глубь сада, сипах передал дервиша и Шамсибека какому-то чиновнику в золотистом халате и на несколько минут исчез. Вернувшись, он повел своих арестантов назад к Чилустуну.