Факундо - [90]

Я привожу все эти подробности, чтобы дать понять, сколь значитель­ным было развернувшееся в Монтевидео движение. Оно привело в воз­буждение всю Америку, что было использовано Росасом для укрепления и нравственного оправдания своей власти и своих американских принци­пов. Я имею в виду союз между противниками Росаса и блокировавши­ми Буэнос-Айрес французами — ведь именно за связь с Францией тиран испокон века поносил унитариев. Но во имя исторической истины и спра­ведливости я должен заявить, не преминув использовать такую возмож­ность, что настоящие унитарии, действовавшие на политической сцене до 1829 года, не несут ответственности за этот союз. Те, кто совершил это тяжкое преступление против американизма и бросился в объятия Фран­ции во имя спасения европейской цивилизации, ее порядков, обычаев и идей на берегах Ла-Платы, были представители молодого поколения, словом — это были мы! Мне хорошо известно, что в американских госу­дарствах, даже среди либеральных и в высшей степени образованных лю­дей, в этом деликатном вопросе Росас находит сторонников, и многим союз аргентинцев с чужестранцами в целях низложения тирана все еще кажется позорной ошибкой. Однако каждому должны служить опорой его собственные убеждения, и не следует опускаться до оправдания того, во что он твердо верит и защищает словом и делом. И потому я утверж­даю, не оглядываясь ни на кого, что именно нам принадлежит честь об­наружения глубокой взаимной близости в основаниях вражды к Росасу со стороны его противников и цивилизованных держав Европы. Равно как известные унитарии, так и сторонники американизма, подобные Ро­сасу и его приверженцам, слишком поглощены этой идеей национально­сти — наследия, хранимого человечеством со времен диких племен и за­ставляющего с ужасом взирать на иностранца.

У кастильских народов это чувство развилось столь сильно, что пре­вратилось в необузданную страсть, чреватую самыми крайними и опас­ными последствиями, вплоть до самоубийства. Молодежь Буэнос-Айреса была одухотворена благородной идеей братства и общности интересов с Францией и Англией, любовью к европейским народам, неотделимой от любви к цивилизации, законности, литературе — всему, что завещала нам Европа, и всему, что во имя Америки разрушал Росас, отменяя ев­ропейскую одежду, европейские законы, европейские принципы правле­ния. Эта молодежь, воспитанная на просвещенных идеях европейской ли­тературы, искала в европейских противниках Росаса своих предков, своих отцов, искала, с кого взять пример, в ком найти поддержку в борьбе про­тив той Америки, которую олицетворял Росас,— варварской, подобно Азии, деспотичной и кровавой, подобно Турции, преследующей и прези­рающей разум, подобно магометанству. Если оказалось, что результаты не соответствуют намерениям, в том не было нашей вины, и те, кто ху­лит наш союз, вряд ли могут похвастать, что им удалось найти более верный путь. Если французы заключили все-таки договор с тираном, то это не означает, что они выступили против Аргентинской независимо­сти, и если на время они заняли остров Мартин-Гарсиа[417], то следом вернули власть аргентинцам. Прежде чем заключить договор с францу­зами, аргентинцы потребовали от них публичного заявления об уважении территории Аргентины, и это было торжественно ими исполнено.

Между тем идея, против которой вначале столь рьяно боролись унитарии, называя ее предательством родины, овладела ими, подчинила их самих, и сегодня она распространяется по всей Америке, укореняясь в душах людей.

Итак, в Монтевидео Франция и сторонники европейского развития Аргентинской Республики заключили союз, чтобы уничтожить это чудо­вищное порождение пампы — американизм; к несчастью, два года были потеряны в дебатах, и, когда союз был заключен, восточная проблема по­требовала вмешательства морских сил Франции, и аргентинские союзни­ки остались одни перед образовавшейся брешью. С другой стороны, спо­ры в стане унитариев помешали применению действенных военных и революционных методов против тирана; оказалось, что основные усилия были направлены против тех, кто уже утратил свое могущество.

Пылкий Мартиньи, один из немногих французов, который, долгое вре­мя живя среди американцев, научился понимать как их интересы, так и интересы Франции в Америке, постоянно сокрушался по поводу заблуж­дений и ошибочных действий самих аргентинцев; он говорил о старых унитариях: «Они как французские эмигранты 1789 года — все помнят, но ничему не научились». В самом деле, побежденные в 1829 году мон- тонерой, они думали, что монтонера по-прежнему действенная сила и не желали создавать регулярную армию; побежденные тогда пастушеским войском, они полагали теперь бесполезным овладение Буэнос-Айресом; несмотря на неискоренимую предубежденность против гаучо, в которых они видели своих вечных врагов, они тем не менее пустились в смехо­творное подражание их тактике, их кавалерийским атакам и даже их военной форме.

Между тем в Аргентине происходил коренной переворот, и если бы это было вовремя понято, Республика была бы спасена. Возвышенный пампой Росас, едва утвердившись у власти, отдал все силы тому, чтобы обескровить ее. Яд, предательство, кинжал — этим оружием он уничто­жил всех каудильо пампы, которые поддерживали его, заменив их темны­ми, бездарными личностями, облеченными, однако, правом убивать, не неся за это никакой ответственности. Кровавые зверства в Буэнос- Айресе заставили бежать в пампу бесчисленное множество горожан, где они, смешавшись с гаучо, постепенно образовали своего рода сплав сель­ского и