Факундо - [17]

ЗЛОЙ ГАУЧО[116]

Подобный тип людей нередко встречается в некоторых местностях: это «outlaw»[117], «squatter»[118], своего рода мизантроп. Это он — Соколиный глаз или траппер из романов Купера с их доскональным знанием бескрайних равнин, презрением к городам белых, но без их природной морали и союза с дикарями. Такого человека называют Злой гаучо, при­чем этот эпитет не бросает на него тени. Правосудие преследует злого гаучо долгие годы; его боятся, и даже имя его произносят, понизив го­лос, но без ненависти, а скорее с уважением. Это таинственная личность: живет он в пампе, пристанищем ему служат поросшие чертополохом пу­стынные просторы, питается куропатками и броненосцами, а если вдруг вздумается полакомиться бычьим языком, то один, без чьей-либо помо­щи, заарканив быка, он повалит его, убьет, вырежет лакомый кусочек, а остальное бросит на поживу стервятникам. Злой гаучо неожиданно по­является в каком-нибудь селении, откуда только что ушел отряд сель­ской полиции, беседует с мирными селянами, которые, окружив его, взирают на него с восхищением, запасается всякими пакостями[119], а за­метив отряд, спокойно садится на коня и удаляется в пампу, не спеша, не рисуясь и ни разу не оглянувшись назад. Полиция редко бросается за ним в погоню: пришлось бы напрасно загнать коней, ведь под злым гау­чо — быстроходный напарник, вороной в яблоках, столь же знаменитый, как и его хозяин. И если случайно правосудие настигнет злого гаучо, то, врезавшись в самую гущу отряда, размахивая направо и налево ножом, тремя-четырьмя несущими смерть ударами в лицо или тело прокладыва­ет он себе путь и, слившись с конем, чтобы избежать пули преследова­телей, устремляется в просторы пампы, скача во весь опор, пока не уда­лится на значительное расстояние, и тогда, опустив поводья, спокойно следует дальше. Местные поэты присовокупляют этот новый подвиг к биографии героя пампы, и слава его летит во все концы необъятной рав­нины. Порой злой гаучо появляется на сельских танцах вместе с девуш­кой, которую он умыкнул, вступает с ней в круг, путая фигуры, танцует съелито и исчезает так же неожиданно, как появился. На другой день он является в дом оскорбленной им семьи, спускает с коня соблазненную де­вушку и, не обращая внимания на несущиеся вслед проклятия родите­лей, спокойно направляется в свое жилище — бескрайние просторы.

Этот человек, живущий в разладе с обществом, преследуемый законом, этот дикарь с белой кожей по сути своей не более испорчен, чем жители селений. Отчаянный смельчак, вступающий в поединок с целым отрядом сельской полиции, не нанесет вреда беззащитному путнику. Злой гаучо вовсе не разбойник, не грабитель; нападение на мирных жителей не его цель, как воровство не было целью Чурриадора. Да, он крадет, но ведь это его профессия, его искусство, ибо крадет он лошадей. Как-то раз является злой гаучо в военный лагерь — командир просит достать коня такой-то масти и стати, с белой звездой на лопатке. Гаучо сосредоточивается, минуту размышляет и, помолчав немного, отвечает: «Такого коня сейчас нет». О чем же он думал? В тот миг в его памяти промелькнула тысяча поместий-эстансий[120], разбросанных по пампе, мысленным взором окинул он всех коней, какие только есть в провинции, с их мастью, цве­том, особыми отметинами, и убедился, что нет ни одного со звездой на лопатке: у одних звезда на лбу, у других — белое пятно на крупе. Уди­вительная память, не так ли? Ничуть! Наполеон знал по имени двести тысяч своих солдат и помнил все, что касалось каждого из них[121]. Если же не просят невозможного, тогда что ж — в назначенный день на назна­ченное место приведет он коня, какого у него просили, и даже если ему заплатят вперед, он все равно непременно придет на встречу. Как и иг­рок, он верен своему понятию о чести.

Иногда злой гаучо отправляется в просторы Кордовы, Санта-Фе. Тог­да можно видеть, как он скачет по пампе, гоня впереди себя табун лошадей: если кто-нибудь повстречается вдруг, то, не приближаясь, следует своей дорогой, если, конечно, тот не окликнет его.

ПЕВЕЦ

Здесь перед вами идеализация бурной, полной опасностей жизни, где идет борьба между цивилизацией и варварством. Гаучо-Певец[122] — тот же бард, песнопевец, трубадур средневековья, что действовал на таких же подмостках в самой гуще борьбы городов и обособленного феодально­го села, той жизни, что уходит, и той, что идет на смену. Певец скита­ется из одного селения в другое, «из хижины в сарай»[123], воспевая геро­ев пампы, преследуемых властями; он поет о горе матери, у которой во время недавнего набега индейцы похитили детей, о поражении и гибели отважного Рауча[124], о крахе Факундо Кироги[125] и о судьбе Сантоса Переса[126]. По сути дела, не сознавая того, певец, как средневековый бард, с пылом выполняет работу летописца, писателя, воссоздающего народные обычаи, историка, биографа, и его стихи собирались бы, как документы, на которые придется опираться будущим историографам, если бы рядом не существовало другое, образованное общество, способное на более глу­бокое осмысление событий, чем то, что предстает в простодушных рапсодиях нашего бедолаги. В Аргентинской Республике на одной и той же земле соседствуют две различные цивилизации: одна, только что родив­шаяся, не подозревая о том, что происходит у нее за спиной, пользуется наивными и обычными для средних веков средствами; другая пытается, не обращая внимания на то, что творится вокруг нее, приобщиться к последним достижениям европейской цивилизации. Век XIX и век XII сосуществуют: один в городах, другой — в пампе.