Факультет журналистики - [57]
Пашка размотал тряпки и хотел уже сунуть ногу на противень, но в последнюю минуту раздумал.
— Что так-то? — удивленно спросил Сергуня. — Боишься?
Пашка поставил ногу на угли, но держал ее ровно одну секунду и тут же отдернул.
— Ха-ха-ха! — засмеялся Сергуня. — Живая нога-то, понял? Главная жила цела. Ставь вторую.
Пашка поставил вторую ногу и сразу отдернул ее.
— И вторая жива. Плясать можешь. Теперича пальцы надо обмазать, на всякий случай… Настена! Прими угли, давай аптеку!
Сноха Настена унесла противень и принесла большую плетеную корзину с разнокалиберными пузырьками и склянками. Сергуня открыл одну из них, зацепил корявым пальцем большой кусок мази и стал смазывать пальцы на Пашкиных ногах.
— Самодельное зелье, на травах, — объяснил старик, — я сам варил. Старуха моя, когда жива была, по оврагам травки собирала, а я варил. Такую лекарству в городе с фонарем не найдешь.
Закончив врачевание, Сергуня поднялся.
— Все, парень! Вставай смело на ноги и шествуй. Пальцы твои останутся целые. Правда, кожа кое-где по одному разу сойдет и два-три ногтя слезут, но зато все остальное будет в целости. В танцоры можешь записываться.
Сергуня унес «аптеку», вымыл руки под висящим около печи умывальником, расчесал голову и бороду и спросил у снохи:
— Настена, а где мои рыбацкие валенки?
— Здесь они, батюшка. Я уже принесла.
Она поставила на пол огромные, вручную, видно, скатанные валенки с самодельными калошами.
— Надевай, — сказал Пашке Сергуня. — Между прочим, тоже самодельные. В запрошлую зиму, на рождество, как раз я их и свалял. И калошками, видишь, какими красивыми обклеил. Обувка — первый класс. Я в них зимой на Волгу за судаками хожу. Цельный день на льду сижу, и хоть бы что. Ноги — как у Христа за пазухой. И не стынут и не мокнут.
Пашка просунул ноги в валенки. Были они такого размера, что в каждом совершенно свободно уместилось бы еще по одной ноге.
— Не маловаты? — улыбнулся Сергуня. — Не жмут?
— Жмут, конечно, — улыбнулся в ответ Пашка, — но ничего, потерпим.
Снохи позвали ужинать. Сергуня, Пашка и Тимофей сели в кухне за маленький неудобный столик, под который нельзя было поставить ноги. Снохи стояли около печи.
— А вы разве с нами не будете? — вежливо спросил Тимофей у женщин,
— Они потом будут, с ребятишками, — сказал Сергуня. — Ну, — Сергуня поглядел на Пашку. — бог к тебе на этот раз смилостивился. Но больше так не шути и в сапожках зимой на Волгу не вылазь. Потому что два раза бога за бороду дергать нельзя. Он этого не любит. Старик строгий… Гневить не надо, может осерчать.
Закусывали солеными груздями, мороженой клюквой, вареной картошкой и салом. Потом сноха Настена поставила на стол большую железную миску с тремя огромными кусками мяса.
— По мясам, — торжественно объявил Сергуня и первый взял кусок из миски.
Снохи сноровисто принимали со стола пустую посуду. Сергуня быстро разделался со своим куском, истово грыз кость, потом выколотил ее на стол, сгреб вареный мозг левой рукой на правую ладонь и отправил в рот.
Сноха Настена аккуратно собрала со стола все растерзанные кости и понесла их во двор собакам. Вторая сноха обносила мужчин глубокими глиняными мисками с дымящимися щами.
— Большое вам спасибо, — сказал Тимофей, — за гостеприимство, за угощение, за помощь…
— Чего там спасибо, — огладил Сергуня бороду. — Кажный человек должон другому помощь оказывать, ежели чего случается. На том вся земля стоит и род людской держится.
Сергуня хлебал щи неторопливо, провожая каждую ложку от миски ко рту куском хлеба снизу.
Доев щи, Сергуня облизал деревянную ложку и положил ее на стол.
— Молочка кислого не желаете? — спросил он у Пашки и Тимофея.
— Нет, спасибо большое, — сказал Пашка, посмотрев на Тимофея. — Мы уже и так сыты. Спасибо.
— А я выпью, — сказал Сергуня, улыбнувшись.
Сноха Настена подала ему литровую крынку, и Сергуня одним махом осушил ее.
— Ну, вот и слава богу, — как бы подвел старик итоги прожитого дня. — Все сытые, здоровые — чего еще надо?
Он встал из-за стола и пошел к печи. Пашка и Тимофей повернулись к снохе Настене,
— Спасибо за обед, — почти в один голос сказали Пашка и Тимофей.
— И вам спасибо, — поклонилась им Настена, тяжело сгибая свою располневшую фигуру.
— А нам-то за что? — удивленно спросил Пашка.
— За то, что хлеб-соль нашу кушали, — объяснила Настена, — не побрезговали деревенским.
Пашка посмотрел на Тимофея и ничего не ответил. Первый раз в жизни хозяева благодарили Павла Феоктистовича Пахомова за то, что он исправно и прилежно ел их еду.
— Слышь, ребята, — позвал от печи Сергуня, — идите-ка сюда.
Пашка и Тимофей подошли к печке.
— Значит, так, — сказал Сергуня, — на печи будем спать втроем. Вы к стенке лезьте. А я с краю лягу. Там тулуп есть — вы им накройтесь.
Пашка и Тимофей залезли на печь. Тимофей лег у самой стены, Пашка рядом. Сергуня не ложился. Он сел около печи на лавку, достал моток дратвы и начал протягивать ее.
Пашке была видна вся кухня. Снохи, убрав за мужчинами, вывели из горницы к столу ребятишек. Детей было пятеро — два мальчика и три девочки. Сидели за столом они все тихо, а если кто-нибудь начинал громко просить хлеба или ложку, сноха Настена показывала пальцем на печку, а потом прикладывала его к своим губам.
