Факультет чудаков - [156]

До конца коридора было шагов восемь — не больше. Опрятно одетая горничная провела Гришу в приемную. Тут же ждали пациенты. Больные были совершенно похожи на здоровых: пожилой мужчина в сером костюме, длинный человек в военном, мрачно читавший вечернюю газету, юноша в бархатной куртке, у которого галстук был повязан бантиком, и еще двое. Все они угрюмо молчали. Женщин не было. Гриша не знал, какие болезни лечит доктор, и это беспокоило его. А спросить неудобно и опасно.

Ждать Грише пришлось долго. Он был доволен этим: чем позднее выйдет он отсюда, тем лучше. Прежде всего ему нужно спастись, попасть домой и спросить отца, за что схватили Веру и хотели арестовать его. Он не мог предположить даже — за что, потому что дело, по которому он шел, — самое законное дело. Может быть, это просто недоразумение? Он так задумался, что совсем похож стал на остальных пациентов.

— Ваша очередь, — сказала ему горничная, и Гриша очнулся (он, оказывается, задремал в мягком, удобном кресле).

Гриша решил действовать нагло. Он встал и пошел в кабинет.

Толстый, с обширной лысиной и седыми висками, небольшого роста человечек, стоя вполоборота и обтирая только что вымытые руки полотенцем, сказал, не глядя на Гришу:

— Раздевайтесь!

— У меня зубы болят, — отвечал Гриша.

Гриша широко раскрыл рот, показывая тридцать два белых зуба.

Доктор нахмурился, обернувшись:

— Что это, вы, кажется, пришли ко мне лечить зубы?

— Да, — радостно отвечал Гриша (значит, врач-то не зубной!).

Лицо пожилого врача посерело от злости.

— Могли бы раньше осведомиться о моей специальности!

— Я деревенский, — оправдывался Гриша, — я же не знал.

— Возмутительно! — ворчал доктор. — Работай вот при таких условиях! Хулиганы! — И, выглянув в дверь, закричал:

— Следующий!

Гриша, уходя, весело говорил горничной:

— А я-то думал, что доктор у вас — зубной. Мне зуб выдернуть надо.

Довольный, он вышел на улицу. Ловко открутился! И тут же похолодел весь: ведь он действовал сейчас как опытнейший преступник, хитроумнейшим способом он избавился от опасности. Откуда это в нем? Отчаяние охватило его. Нет, надо сегодня же окончательно расплеваться с отцом. Хоть в ночлежке жить — а расплеваться! А еще удивлялся он, что не дохлопал председатель Чубакова. Он, Гриша, не только не дохлопал, а и поддался. Зачем ввязался он в эту гадость, стал защищать Веру?

— К черту! — бормотал он, ускоряя шаг. — Вот хоть убей, а к черту!

Часы в окне магазина показывали двадцать две минуты седьмого. Вера еще не была вызвана на допрос к Максиму.

Масютин весь день напрасно искал Клаву и к вечеру, угрюмый, вернулся в пустую нетопленую квартиру. Мозг его напряженно и безнадежно работал. Смутный страх холодал тело, страх человека, решившегося на необычайный для него, опасный, самостоятельный поступок. Как обернется для него то, что он совершил? Неожиданная жалость к Вере (Гриша был для него все равно что чужой) заставляла его страдальчески хмурить лоб и прищелкивать языком. Простая мысль: а кто же поставит сегодня самовар и приготовит ужин? — ужаснула его. И куда скрылась Клава? Даже следов не найти. Но Клава ведь все равно не станет стряпать для него. Эх, не промахнулся ли он! Но разве с Верой можно работать? А с Клавой он так пустит дело, что…

Звонок прервал его размышления. Это, конечно, Клава. И она сейчас разъяснит ему, хорошо или плохо поступил он.

Но это был Гриша.

— Ты? — бессмысленно спросил отец.

— А ты думал кто? — грубо отвечал сын. — Думал — засадил меня? Шалишь! Я с тобой теперь как на суде поговорю. А ну-ка: что за товар в саквояже был?

Масютин вздернул плечами и попытался улыбнуться.

— Шилья, — сказал он. — А Вера-то где?

— Веру схватили, а я убежал.

И Гриша вызывающе взглянул на отца.

— Убежал! — крикнул Масютин. — Так теперь не убежишь! С контрабандой попался — так не убежишь!

Он чуть не откусил себе язык от злости; но все равно уже поздно: слово было выговорено.

— А! — воскликнул Гриша. — Так вот оно как! — И он прибавил по-деловому: — Ну, одевайся — живо! Идем!

— Куда это собрался? — насмешливо осведомился Масютин.

— Вместе в милицию пойдем. Я тебя на чистую воду выведу, вот хоть убей.

— Ты меня не беспокой, — посоветовал Масютин, делая ударение на первом слоге последнего слова. — Я человек нервный. Ты отойди лучше. Не беспокой.

Он говорил медленно, тихо и как будто даже очень спокойно. Вера знала это кажущееся спокойствие, мгновенно заменяющееся яростью.

— Испугал! — засмеялся Гриша. — В первый раз, что ли, гада вижу! И не отец ты мне Новее. Идем, а то смотри — людей крикну. Ишь, сволочь, гадюка ползучая!

— Это на отца-то? — удивленно проговорил Масютин, и на миг ему действительно жутко стало, что вот стоит перед ним родной сын и говорит такое. — Это ты отца так? Да стыд где у тебя?

— А у тебя где стыд был, когда меня да Веру на арест подвел! — закричал Гриша сорвавшимся голосом, и слезы показались у него на глазах. — Ты что же мне жизнь губишь, в контрреволюцию записываешь?

— Против отца пошел? — говорил, не слушая, Масютин. — Отца сволочью величает? Да я тебя, щенок, — завопил он вдруг неистово, — с лица земли сотру! Перечить не смей! — И он так грохнул кулаком по столу, что стол крякнул и, казалось, вся комната подпрыгнула от удара.