Фактор Николь - [35]
Любовь never fails. По-вашему это означает «не перестает». По-нашему – «не растрачивается, не истощается, не расходуется».
Мы – дураки. Еще как расходуется. Но таки – не перестает. Вы правы, Кузя, вы правы…
Он увидел меня. Я увидела его. Такие глаза, девочки, такие глаза…
Он выбежал ко мне навстречу из своего физического тела. Но тело (тот еще получился цирк, если кто его наблюдал. А наблюдателей было много. Не у всех же лето, как у меня. Я – в платье, сиськи – в борще, борщ – дома, в кастрюле, кругом завистники. Цирк. Точно цирк…) побежало в другую сторону. Сначала засеменило такой деловой походкой, а потом ка-а-а-ак рванет. Только его и видели.
На войне не без убитого, девочки. А я – охренительно жива. Вместо «охренительно» могла бы написать как есть, без цензуры. Но боюсь, что слово «член» в подзаборной обработке может нанести Кузе моральный вред. А я ведь когда-то мыла ей жопу и пела романсом «Человек рассеянный с улицы Бассейной».
В общем, я, конечно, пойду еще раз. В школу или куда придется… Совершенно не могу спать, есть и писать очерки для Игоря Олеговича, зная, что мы с Го находимся в ссоре из-за будущего наших детей!»
Перед тем как мы сдадим книгу в печать, эту часть можно будет выбросить. Она – ни о чем. С тех пор как я поссорилась с Николь, новостей нет. Все идет по плану, в голове – мурашки.
В шесть утра она позвонила мне, чтобы помириться. А я в шесть утра привыкла смотреть телевизор. Которого у меня теперь нет. Сначала я бросила трубку. Потом подумала, что человек – в чужой стране, и всё ему здесь не по зубам, не по силам. И это как-то некрасиво. Пока я думала об этом, она перезвонила мне сама.
– В прошлом году я была в Квебеке. Жила в отеле «Мариотт».
– Бедный отель.
– Ну почему? Все было очень хорошо, очень красиво, особенно номер. Я сразу пошла в душ, а тут – стук в дверь. Я – голая в ванной, он – в форме гостиницы – на пороге моего номера? Представляешь?
– С трудом…
– Я тоже. А парень говорит: «Я очень-очень извиняюсь, но вам в комнату положили только Новый Завет, а Книгу мормонов не положили». Я, по-прежнему голая, кричу: «Какой ужас, как вы могли? Что теперь делать?» А он – по-прежнему в форме, вот идиот, да? И говорит: «А я вам принес эту книгу. Вот она. С какой стороны кровати вам удобнее ее положить?» Я кричу: «С солнечной, с какой же еще?» Он чуть не плачет: «Простите, простите, до сих пор не могу в это поверить…» «Фух, – думаю я. – Наконец-то увидел все мои красоты. Сейчас будет приставать». А он продолжает: «Не могу поверить, что, когда вы регистрировались, вас не предупредили, что Книги нет. Не могу представить даже, как вы расстроились, когда обнаружили ее отсутствие в номере. Я скорблю вместе с вами…»
– Вы там все идиоты?
– Только мужчины. И это не там, а вообще – в Канаде. Но хочу тебе сказать, Оля, что в этой моей так называемой квартире, которую вы мне любезно сняли… Кстати, тут течет кран и плохо открывается окно… Но Книги мормонов тут почему-то тоже нет. А я уже к ней как-то привыкла… Ты не могла бы принести мне ее?
– Иди в жопу, – сказала я.
Это очень непедагогично. Раньше я рассказывала студентам о том, что дети видят в учителях священных коров. А недавно я от коров отказалась. Потому что сегодня многие учащиеся думают, что священные коровы – это такая специальная говядина, которую едят гламурные олигархи во главе с Ксенией Собчак (нужна ли и на нее звездочка-сноска или через сто лет она еще будет «живее всех живых»?). Сейчас я говорю, что дети видят в учителях бестелесных и неземных созданий. Дети думают, что учителя не едят, не пьют, не спят и, конечно, не ходят в жопу. Они из нее просто не вылезают. Но об этом я не рассказываю.
И о том, как мучительно жду звонка, как люблю каникулы и когда их забирают на медосмотры, я тоже не рассказываю. Я не хочу их расстраивать. Я – их. Они – меня. Мы похожи на супругов, которым нужно вместе дожить до перемены. И вернуться друг к другу после второго звонка.
Я уже давно не отвечаю на вопрос: «Зачем ты там работаешь, если…» После «если» варианты. От Романа: «…если основные деньги ты зарабатываешь в другом месте?» От Гриши: «…если ты не делаешь там карьеру?» От Миши: «…если им (студентам) все равно, а с каждым следующим годом будет все равнее и равнее?»
Есть варианты и от менее заинтересованных лиц. От нашего с Николь редактора Игоря Олеговича: «…если все это время ты могла бы спокойно спать дома?» От коллеги Ларисы Юрьевны: «…если здесь нет ни одного сто´ящего мужика, способного составить подходящую партию?» От хозяина автомойки: «…если эти подлецы могут в любой момент поцарапать тебе машину?»
Я не могу им сказать: «Ребята, я работаю из-за собак. И из-за Виктора Степановича (нашего завхоза, а не нашего же Черномырдина), который строит им будки. И еще из-за одной женщины. Она любит, чтобы ее называли тетя Света…»
Тетя Света – чудовище. Она гоняет преподавателей грязной тряпкой. Она экономит электричество. Заходит вечером в аудиторию, говорит: «Ишь какие…» – и выключает свет. Не весь. Тот, что над кафедрой, оставляет. Получается прожектор. Лектор и прожектор. Все остальные – в темноте. Еще тетя Света пишет анонимки и прикрепляет их кнопкой к студенческой стенгазете. В анонимках – все о наших грехах. Жаль только, что грехи наши – скучные. И студенты о них не читают. Они вообще не читают, потому что зачем?
