Фактологичность - [7]

Эта цифра поразила студентов: 242.

— Да. Верно. Общество Саудовской Аравии добилось огромного прогресса, не правда ли? Всего за тридцать три года уровень детской смертности упал с 242 до 35 смертей на тысячу детей. В Швеции прогресс шел гораздо медленнее. Чтобы добиться такого же успеха, нам понадобилось семьдесят семь лет. Как насчет Малайзии? Сегодня этот показатель равняется 14. А каким он был в 1960 году?

— Девяносто три, — пробормотали студенты, продолжая озадаченно изучать таблицы. Годом ранее я приводил студентам те же самые примеры, но таблицы в качестве подтверждения не раздавал, поэтому они отказались верить моим словам об улучшениях по всему миру. Теперь данные были у студентов перед глазами, поэтому они изучали таблицы, пытаясь понять, не обманул ли я их, специально выбрав из ряда вон выходящие страны. У них в голове картина мира была совсем иной.

— Обратите внимание: вы не найдете ни одной страны, где уровень детской смертности повысился, — сказал я. — Дело в том, что мир становится лучше. Теперь давайте прервемся на кофе.

Мегазаблуждение о том, что «мир поделен надвое»

В этой главе описывается первый из десяти наших драматических инстинктов — инстинкт разрыва. Я имею в виду непреодолимый соблазн делить все на свете на две различные, часто конфликтующие группы, между которыми зияет пропасть несправедливости — воображаемый разрыв. Инстинкт разрыва заставляет людей формировать картину мира, где есть два типа стран или два типа людей: богатые и бедные.

Заметить это заблуждение нелегко. Тем октябрьским вечером 1995 года я впервые хорошенько изучил его, когда, выпив кофе, продолжил лекцию, и это пробудило во мне такое любопытство, что с тех пор я не прекращал свою охоту на мегазаблуждения.

Я называю их мегазаблуждениями, потому что они оказывают огромное влияние на наше восприятие мира. Это первое мегазаблуждение хуже всех. Некорректно разделяя мир на две части: богатых и бедных, — люди полностью искажают картину, которая формируется у них в голове.

Охота на первое мегазаблуждение

Продолжив лекцию, я объяснил, что самый высокий уровень детской смертности характерен для племенных обществ, живущих в дождевых лесах, а также традиционных крестьянских семей в отдаленных уголках света.

— Об этих людях снимают документальные фильмы. Эти родители сильнее всех стараются прокормить свои семьи, но все равно теряют почти половину детей. К счастью, в таких ужасных условиях живет все меньше людей.

Юный студент, сидящий на первом ряду, поднял руку.

— Они никогда не смогут жить, как мы, — сказал он, склонив голову набок.

Остальные студенты согласно закивали.

Вероятно, он ожидал, что я удивлюсь его словам. Но они не удивили меня ни капли. Я много раз слышал подобные утверждения о «разрыве». Я не удивился, а обрадовался. Именно на это я и надеялся. Наш диалог продолжился примерно так:

я: Простите, кого именно вы имеете в виду?

он: Людей в других странах.

я: Во всех странах, кроме Швеции?

он: Нет. Я хочу сказать… за пределами западного мира. Там никогда не смогут жить, как мы. У них не получится.

я: Ага! (Словно я наконец понял.) Например, в Японии?

он: Нет, не в Японии. Там живут на западный манер.

я: Тогда в Малайзии? Там ведь живут не на «западный манер»?

он: Нет. В Малайзии все иначе. Я имею в виду все страны, которые еще не перешли на западный образ жизни. Им не стоит этого делать. Впрочем, вы меня понимаете.

я: Нет, не понимаю. Объясните, пожалуйста, подробнее. Вы говорите, что есть «Запад», а есть «другие страны», верно?

он: Да. Именно так.

я: Считать ли «Западом»… Мексику?

Он не смог мне ответить.

Я не хотел придираться к его словам, но не стал останавливаться, желая посмотреть, к чему это нас приведет. Считать ли Мексику «Западом» и могут ли мексиканцы жить, как мы? Или же ее следует причислить к «другим странам» и, следовательно, отказать мексиканцам в такой возможности?

— Я запутался, — сказал я. — Сначала вы говорили, что есть «мы» и «они». Затем сказали, что есть «Запад» и «другие страны». Мне хочется понять, что вы имеете в виду. Я много раз встречал такие ярлыки, но никогда не понимал, что они значат.

На помощь студенту пришла девушка с третьего ряда. Она вступила в игру, но высказала такую точку зрения, которая меня не на шутку удивила.

— Может быть, сказать следует так: у «нас», на «Западе», мало детей и малая доля детей умирает, а у «них», в «других странах», много детей и много детей умирает, — предположила она, указав на лежащую перед ней таблицу.

Она пыталась разрешить конфликт между представлениями студента и моими данными довольно любопытным образом, предлагая критерий разделения мира. Я ужасно обрадовался. Дело в том, что она была абсолютно не права — и вскоре она это осознала, — но главное, что она была не права определенным образом, а я мог это доказать.

— Прекрасно. Прекрасно. — Я взял ручку и приступил к делу. — Посмотрим, получится ли у нас разделить страны на две группы на основании того, сколько там детей и сколько детей умирает.

Недоверие на лицах студентов сменилось любопытством. Они пытались понять, что меня так обрадовало.