Факиры-очарователи - [7]

Часто он говорил о ней, и слезы навертывались на его глаза. Я не встречал индуса, который бы говорил о своей матери без нежного умиления.

В тот момент, когда факир хотел покинуть террасу, он заметил целый букет перьев красивейших птиц Индии, воткнутый в вазочку. Кавиндасами взял горсть этих перьев и подкинул их высоко в воздух. Перья начали опускаться на землю, но несколько пассов очарователя заставили их остановиться в воздухе, а затем каждое перышко начало винтообразно подниматься кверху, и, наконец, все они достигли тенниса из циновок, натянутого над террасой. Яркие перья, разбросанные на золотистом фоне циновок, производили очаровательный эффект, точно расшалившийся юноша-художник набросал на потолке прихотливые мазки, пробуя краски своей палитры.

Факир вышел, и перья сейчас же упали на пол, но я нарочно оставил их там лежать, точно мне хотелось убедить самого себя в том, что я не был жертвою галлюцинации.

Спускавшаяся ночь принесла с собою прохладу. Я отправился к себе на дингуи и велел рулевому пустить суденышко по течению.

Против воли я был взволнован всеми этими непонятными для меня явлениями и хотел противопоставить им другие впечатления, впечатления сладких грез, которые навевали на меня волшебные ночи на Ганге и тихое мелодичное пение индусских рыбаков.

Кавиндасами обещал мне, что перед отъездом в Тривандерам, он призовет все свои силы, всех духов, которые, по его выражению, присутствовали при его сеансах, и покажет мне такие чудеса, о которых я буду помнить всю жизнь.

В этот день у нас должны быть два сеанса, один при дневном свете, как и прежние, а другой ночью, но при каком мне угодно освещении.

Едва солнце позолотило Гаты Шивы, как индус, выполнивший свой обет, известил меня о своем приходе через нубийца, он боялся застать меня спящим.

— Саранаи, айя! привет тебе, господин! — проговорил он, входя. — Завтра факир возвращается в страну предков.

— Мои лучшие пожелания будут сопровождать тебя, — ответил я. — Пусть пизачи (злые духи) не коснутся твоего жилища в твое отсутствие.

— Да услышат твои слова духи, покровительствующие факиру и его родителям!

— У тебя в хижине есть дети?

— У факира нет жены.

— Почему же ты избегаешь тихих семейных радостей?

— Шива это запрещает.

— Как! Ваш Бог…

— Да, он запрещает тем, кому он дает власть, говорить с духами, иметь какие-либо заботы, которые отвлекли бы их от назначения, данного им.

— Значит, ты веруешь, что Шива сам возложил на тебя миссию проповедовать веру в него?

— Да, а также и привлекать тех, которые не верят в проявления духов, вызванных высшей властью, чтобы утешить одних и обратить других. Моя семья — весь мир.

Я больше не настаивал, а факир, по своему обыкновению, не искал продолжения подобного разговора.

Но мне очень хотелось бы получить от Кавиндасами более точные сведения о многих вещах, а главное, какие средства употребляют брамины, чтобы так нафантазировать факиров.

Я знал, что они подвергают их искусу, и мало-помалу факиры становятся покорными машинами в их руках, но точного я ничего не знал.

Я решил попытать счастья.

— Если бы малабарец нашел возможным уделить перед сеансом несколько минут для разговора, то франка был бы очень доволен.

— Кавиндасами к услугам своего друга франки, — откликнулся факир.

— Я хотел спросить у тебя о твоей прошлой жизни.

— Факир еще недостаточно очнулся от всего земного и потому не может помнить о своих прежних существованиях… Он помнит лишь то, что с ним было за его настоящую жизнь.

— Я не о том тебя хотел спросить.

— О чем же именно?

— Я хотел спросить тебя о прошлом твоей теперешней жизни.

— Все, что факир может раскрыть тебе, не изменив своей клятве, он готов сказать тебе.

— О какой клятве ты говоришь?

— Покидая пагоду, в которой мы воспитывались, мы все даем клятву не раскрывать тех великих и глубоких тайн, которым нас научили.

— Я вполне понимаю, что тебе запрещено раскрыть магические формулы, заклинания и ментрамы, которым тебя научили, но не мог бы ты мне объяснить, каким образом один из ваших впадет в каталепсию и может оставаться месяцами без еды…

— При помощи духов Питри.

— Спасибо, факир, — ответил я, — это все, что я хотел знать.

Я понял, что Кавиндасами даст этот один ответ на все мои расспросы, и решил, что спрашивать дальше бесполезно.

Обождав с минуту и не слыша дальнейших вопросов, факир поклонился в знак того, что считает разговор оконченным, и опустившись на пол, скрестил ноги в обычной позе индуса.

Очарователь принес с собою мешочек, наполненный мелким песком, который он и высыпал на пол перед собою. Разровняв песок, он пригласил меня сесть за стол напротив и взять лист бумаги и карандаш, а для себя попросил какую-нибудь палочку. Я дал ему ручку от пера, которую он бережно положил на слой песка.

— Я вызову Питри, — сказал он мне, — когда ты увидишь, что один конец моей палочки поднимается кверху, начни чертить какие-нибудь знаки на бумаге, которая лежит перед тобою, и ты увидишь, что те же знаки будут начертаны и на песке.

С этими словами факир простер руки над песком, шепча какие-то заклинания.

Действительно, через несколько мгновений один конец палочки поднялся почти вертикально, а другой, прикасавшийся к песку, начал слепо подражать движениям моего карандаша, которым я чертил замысловатые фигуры на бумаге. Когда я остановился, остановилась и палочка, я начал снова, — она опять задвигалась. Все это время факир оставался неподвижен и ни на секунду не прикасался к палочке.