Факел - [29]
Алексей Иванович остановился, перевел дыхание, бросил в рот новую таблетку валидола.
- Вот с тех пор, брат, и начало, словно факел, гореть сердце замполитрука, - закончил он свое повествование и посмотрел на меня.
И я понял, что этим замполитруком был не кто иной, как сам Алексей Иванович, прошагавший потом под спасенным им боевым знаменем вместе с другими бойцами еще по многим фронтовым дорогам. А теперь он, полковник, медленно идет по проторенной тропке-терренкуру. У него доброе, хорошее сердце. Оно стучит и стучит: стук-стук, стук-стук, стук-стук…
РОМАШКА
Иван Иванович ловко сбросил с плеч рюкзак, прицепил его на сук ширококронного дуба, быстро снарядил удочки и, спустившись под кручу, в тень, занялся рыбалкой. Константин Петрович Дашкин - летчик, подполковник - хотел было развернуть спиннинг, но, взглянув на заросли кувшинок, с досадой вздохнул: «Эх, первая кувшинка моя». Дашкин подошел к Ивану Ивановичу, взял у него запасную удочку, пристроился рядом. Клев был хороший, и вскоре мы ели ароматную, пахнувшую дымком, наваристую уху.
После обеда Иван Иванович уснул мертвецким сном на разостланной под дубом плащ-накидке, а мы с Константином Петровичем решили побродить по пойме, набрать полевых цветов, которых здесь было очень много.
Ходили мы, рвали цветы, вспоминали разные истории.
Константин Петрович набрал большой букет и, оглядывая его, сказал:
- Вот такой же букет подарила мне жена, когда я окончил летную школу - прямо возле аэродрома нарвала… Эх, Ирина, Ирина… Как сейчас перед глазами стоит.
Константин Петрович, идя по луговому ковру, изредка нагибался, чтобы сорвать самый яркий цветок.
- Давно это было. Лет двадцать назад, - говорил между тем Дашкин. - Но никогда не забуду то время… Ирина подошла ко мне, в ее руке была ромашка, точь-в-точь вот такая. - Дашкин выбрал самую крупную ромашку, осторожно высвободил ее из букета. - И что интересно: на ромашке Ирина гадала, а лепестки, словно маленькие пропеллеры, кружились возле моих ног…
Предчувствуя, что Дашкин расскажет о чем-то интересном, я спросил:
- Наверное, нагадала что-нибудь неприятное?
- Вздор, эти гаданья, - возразил Дашкин. - Да и Ирина, конечно, вряд ли в них верила. Девичий обычай. Помните: любит, не любит, к сердцу прижмет, к черту пошлет…
Константин Петрович взглянул на букет. На лепестках ромашек еще блестели бисеринки росы.
- Я стал командиром. Рада была Иринка, начиналась новая жизнь. Ну вот и гадала - не разлучимся ли? А тут грянула война…
Дашкин остановился, присел на бугорок, предложил сесть мне.
- Ну что, перекурим? - спросил Дашкин, вынимая пачку «Беломора».
- Не против.
- Скверная привычка - это курево, а поди ж ты, не бросишь, - заметил Константин Петрович, прикуривая.
- Можно бросить,- возразил я.- Есть же люди, такими курильщиками были, а бросили - и ничего.
- То люди, а то моя персона,- улыбнулся Дашкин. - Да, о чем же мы говорили?
- Грянула война…
- Ах, да. Мы стояли тогда под Сосновкой. Как только началась война, нас перебросили поближе к границе. Ну а жена в Сосновке осталась. Воевали мы с «мессерами» хоть и неплохо, но, как сами понимаете, пришлось нам в первые месяцы туго. Отступали. И нас постепенно пересаживали па тыловые аэродромы. Как-то сообщили: фашисты Сосновку захватили. А что с Ириной - я, конечно, не знал… Прислала письмо перед этим тревожное, собиралась выехать к моим родным… Коли б одна была - воевать бы пошла. Она у меня бедовая. Но она осталась… беременная…
Дашкин встал, прошелся но пахучей траве. Шаги у него большие. Ходит, жадно курит, о чем-то размышляет.
Солнце уже поднялось чуть ли не в зенит, начало припекать. Пора было возвращаться на берег речушки. И я предложил Дашкину пойти в дубраву.
- Конечно, переживал я, все думал, что с ней,- рассказывал Дашкин. - Написал письмо родным. И так ждал ответную весточку - словно век прошел. «Нет, не приехала»,- пишут. Тут еще больше меня разные мрачные думы одолевать стали. Значит, эвакуироваться не успела. Ну, что ж, семья семьей, а воевать надо,- продолжал Дашкин.- Обстановка под Москвой была суровая. Помните, танки лезли напролом, самолеты даже деревни не щадили. Очень тяжелое было время.
Константин Петрович остановился, сорвал цветок, положил в букет.
- Выдохся все же немец. Остановился, потом и наутек пошел. Здорово его тряхнули под Москвой-то, помните, на сотни километров отбросили.
- Вы тоже, наверное, много летали? - спросил я Дашкина, чтобы поддержать разговор.
- Еще бы! День и ночь. Без устали и отдыха били гадов. Холода стояли сильные, но моторы не остывали. Вот как приходилось работать. Зимой сорок первого и Сосновку освободили.
- Вы, конечно, сразу же туда,- вставил я.
- Мне посчастливилось. Приказали всем полком в Сосновку перебазироваться, чтобы сподручнее немцев бить было.- Константин Петрович сделал паузу, потом спросил: - Что-то наш Иван Иванович поделывает?
