Фаина Раневская. Фуфа Великолепная, или с юмором по жизни - [22]

Кадр из фильма «Человек в футляре». Раневская с Ольгой Андровской. 1939 г.

Я не актер, и задача повторить то, что я читал час назад, то есть сыграть, показалась мне непосильной. Кроме того, сразу стало ясно, что сказанное в ее отсутствие я не могу произнести при ней. Все мои оценки прозвучали бы фальшиво, неуместно и неприятно, как неприкрытая, явная лесть.

И еще мешало одно обстоятельство: разговаривая со слушателем, я обычно воспринимаю его как человека, которого хотел бы обратить в свою веру, убедить в том, что Раневская чудная актриса, помочь ему увидеть грани ее таланта, рассказать о сочетании трагического и комического дара в одном лице. Убеждать в этом Ф. Г. было бы нелепо и смешно! А без такого стремления доказать, убедить мое сообщение делается аморфным и никому не нужным.

— Я говорил, что роль госпожи Луазо... — замямлил я и никак не мог избавиться от этого оборота — «я говорил, что»...

Но Ф. Г., к счастью, и не ждала от меня лекции. По мере довольно унылого изложения основных тезисов она успокаивалась, выражение подозрительности исчезло с ее лица. И вдруг — взрыв.

— А в заключение, — сказал я с облегчением, — я говорю, что Раневская прожила в кино яркую, интересную, счастливую жизнь. Она много сыграла, и, конечно, еще не раз мы увидим…

— Постойте, как вы говорите — счастливую?! — Ее брови сдвинулись, а глаза стали грозными, ястребиными, как на фотопробе Старицкой. — Счастливую?! Это у меня счастливая жизнь в кино? Да как у вас повернулся язык?! Счастливая?! Когда я столько раз снималась в дерьме, когда не сделала и половины того, что могла бы сделать?! Есть ли у меня в кино еще хоть одна роль на уровне «Мечты»? А сколько бы я могла сыграть! Где эти роли?! О каком счастье вы говорите?!!

— Вы не правы, — сказал я со всей твердостью, на какую был способен, — вы неправы. Вы можете быть не удовлетворены собой, но зритель знает вас по ролям, которые он любит…

— Зритель! Что понимает ваш зритель, кроме «Муля, не нервируй меня»!

— Это был не тот зритель. Такой зритель на лекцию не придет. Пришли люди после рабочего дня и слушали о вас и смотрели на вас в течение полутора часов. Вы можете говорить, что мало сделали в кино, но сегодня мы смотрели фрагменты из «Пышки», «Мечты», «Подкидыша» (Ф. Г. вздрогнула и поморщилась), да, «Подкидыша», где вы сыграли не просто жену-деспота, но и женщину, которая хотела быть матерью и страдает оттого, что лишена радости материнства, — не так уж мало! Затем чеховскую «Свадьбу», блестящую работу!

— Какое место? — спросила Ф. Г. уже тише.

— Самое лучшее — сцену за столом: «А ежели мы не образованные, чего же вы к нам ходите? Шли бы уж лучше к своим, образованным», и затем: «Приданое пустячное? Пожалуйста, взгляните, гости дорогие!».

— А как меня Абдулов адской смесью поит, не показывали? — уже почти спокойно спросила Ф. Г.

— Нет, это в другой части, — бросил я мимоходом. — Но вы посмотрели бы, как принимают зрители «Свадьбу» — смех, аплодисменты.

— Там актеры очень хорошие, — сказала Ф. Г. совсем миролюбиво.

— Да, актеры, но в этой сцене ваша роль главная!

— Да? — удивилась Ф. Г. и вдруг улыбнулась. — Я, когда в «Человеке в футляре» снималась, решила говорить одну фразу. Играла я жену инспектора гимназии — у Чехова она бессловесна. Фраза такая: «Я никогда не была красива, но постоянно была чертовски мила».

И вдруг она стала говорить, вспоминать еще и еще.

— Фаина Георгиевна, почему бы вам не написать обо всем этом? — спросил вдруг я.

— Вы хотите получить пособие для лекции? — улыбнулась она.

— Нет, по-моему, это было бы интересно.

— Вы так думаете? А я думаю иначе. «Писать мемуары — все равно, что показывать свои вставные зубы», — говорил Гейне. А я бы дала скорее себя распять, чем написала бы книгу «Сама о себе». Если зрители запомнят меня такой, какой видели на сцене и с экрана, больше ничего и не надо.

ТЕАТР НА КРАЮ МОСКВЫ

В Камерном театре Раневская пробыла недолго. «Патетическую сонату», которую театровед А. В. Февральский отнес к ряду постановок Таирова, «получивших одобрение советского зрителя», вскоре сняли с репертуара. Раневской пришлось расстаться с Зинкой, принесшей ей известность среди московских театралов. Расставание это стало печальнее оттого, что в Камерном у Ф. Г. других ролей не было.

В это время ей предложили перейти в Театр Красной Армии (ТКА), посулив интересную работу. Желание играть заставило Раневскую бросить сцену знаменитой труппы и погнало в небольшой коллектив, не имевший шумного успеха, выступающий в далеко не театральном районе Москвы, на краю ее, близ Марьиной Рощи, еще сохранявшей в те годы недобрую славу. На решение Ф. Г. повлияло, и может быть, даже в первую очередь, то, что в ТКА играла П. Л. Вульф.

Алексей Дмитриевич Попов, пришедший в ТКА, мечтал здесь «создать лучший театр в Москве». Почти ежедневно он ходил на спектакли «текущего» репертуара.

В его обшитой зеленым коленкором тетрадке появляются подробные записи.

Ф. Г. вспоминала беседы Попова с труппой, его блестящие разборы актерских работ, где он всегда представал удивительным рассказчиком.

Зеленая тетрадка хранится теперь в Центральном государственном архиве литературы и искусства. Вот он беседует с Раневской. В маленьком кабинете, украшенном длинным и узким трюмо — наследством института благородных девиц, они вдвоем. Разговор не был коротким — короткой стала его запись. Попов замечает: «Тяготение к трагедии».