Фадеев - [66]

Вполне вероятно, Горькому понравилось, что при Фадееве оказался такой строгий «шеф», человек исключительной организованности, который при случае может и «подбавить». А после небольшого перерыва, в конце февраля 1932 года, Фадеев продолжит свою творческую жизнь под Уфой, надо думать, по приглашению Погребинского и, вполне возможно, по совету Горького. В том мартовском письме Фадеев сообщает Алексею Максимовичу:

«Я живу сейчас на даче под Уфой — много пишу (самому пока что нравится то, что пишу, а это дает хорошее настроение), катаюсь верхом и на лыжах, пью кумыс. Кругом дремучие снега и целыми днями солнце».

Фадеев не был бы Фадеевым, если бы не написал с искренним уважением и благодарностью о М. С. Погребинском, этом добром страже его творческого уединенья, «виновнике» его интенсивной, результативной работы: «Пестует меня Мотя Погребинский, — Вы его знаете, — замечает Фадеев, — человек, которого я люблю. Несмотря на его внешнее «чудачество» (он любит прикидываться простаком, но это в нем бескорыстно, вроде игры), он человек незаурядный, талантливый и очень добр — в самом конкретном и не пошлом смысле, т. е. не бескостно добр. Работа его с «ворами» и беспризорными — лучшее подтверждение этого».

В Уфу Фадеев уехал вместе с поэтом Владимиром Луговским. Здесь, как уже говорилось, Фадеев жил вместе с родителями в 1907–1908 годах. Дача, в которой поселились Фадеев и Луговской, окруженная тенистыми вековыми липовыми аллеями и веселыми полянками, создавала хорошее настроение для творчества. С небольшим перерывом — поездками в Москву после ликвидации РАПП — писатели пробыли в Башкирии почти полгода, дождавшись красочного буйства башкирской осени.

Погребинским, человеком строгим в быту, для Фадеева и Луговского был объявлен «сухой закон», однако они сумели все-таки обойти его, установив, что выпитый в большом количестве кумыс, в котором им не было отказа, с успехом заменяет пиво. Об уфимском периоде своей жизни Луговской вспоминает в «Автобиографии»:

«Вторую книгу «Пустыни и весны» я писал в Уфе, где мы жили более полугода с дорогим мне другом А. А. Фадеевым. Жили мы анахоретами. Днем работали, вечером выходили на шоссе, выбритые и торжественные, и рассуждали о мирозданиях и походах Александра Македонского. Неподалеку всю ночь вспыхивали огни электросварки. Осенью ночью по саду ходила огромная белая лошадь и со стуком падали яблоки. Стояли железные ночи. Как-то к нам заехал О. Ю. Шмидт и рассказал о происхождении Вселенной. Там же я написал книгу «Жизнь», состоящую из ряда автобиографических позм философской направленности».

Поэмы, вошедшие в книгу «Жизнь», в какой-то степени порождены беседами и размышлениями, которые велись в Уфе.

Как верно замечено, черты Фадеева усматриваются в образе Зыкова, главного героя поэмы «Комиссар» из книги «Жизнь». И хотя действие произведения развертывается в Смоленске и относится к 1921 году, поэма содержит множество отголосков ночных бесед.

«Вот мы, голодные, сидим вдвоем,

И холод, брат, до ужаса, и темень…

..И хлеба нет, и тиф, и нечем жить,

А будущее, брат, — оно за нами,

И ничего им с этим не поделать!..

А эти атомы — большая вещь.

Какую мысль постигнул человек!

В каком просторе мы живем, товарищ,

К каким просторам мы еще идем!»

Он вытер покрасневшие глаза

И засмеялся диковатым смехом.

Люди, знавшие Фадеева лично и говорившие с ним, не могли не запомнить его характерного, тонкого, «диковатого» смеха.

Рассказы ученого-полярника Отто Юльевича Шмидта, заехавшего к писателям на дачу, его суждения о строении Вселенной, тайном и невероятном в мироздании увлекли и Фадеева. В одной из глав третьей книги «Последнего из удэге» Алешу Маленького и Лену Костенецкую везет таежной дорогой зажиточный мужик Казанок, приверженец американского образа жизни. Алеша пытается убедить Казанка, что «старому строю» в России «многое недоступно, что доступно нам». А потом разговор перекидывается по тем временам во всевозможные утопии. Фадеевский герой здесь очень похож на комиссара Зыкова из поэмы Луговского, и на самого Фадеева — романтика-поэта в душе.

«— Я говорю, сегодня это — сказки, а завтра это — уж живое дело, — тоненько продолжал Алеша, когда мужик снова вскочил в телегу, — а сказки пойдут новые: например, каким путем на другие планеты добраться. Это ведь тоже штука полезная может быть…

_ Или вот атомную энергию использовать, — продолжал Алеша. — Силища какая! Об этом даже подумать страшно, а ведь используют когда-нибудь. Атомную энергию. А? — выкрикнул он и весело посмотрел на мужика».

Эта глава была опубликована в «Литературной газете» в том же 1932 году с характерным названием «Счастье».

Тоска, раздраженность, тревоги тотчас же покидали Фадеева, как только он углублялся в сюжеты и конфликты своего романа, обретал желанную рабочую форму. Всякие сомнения исчезали, как дым. В такие дни, месяцы требовательность к себе, столь характерная для Фадеева и никогда не остывавшая в нем, становилась показателем жизнестойкости его таланта. Он добивался подлинного мастерства, чувствовал себя молодым, закаленным, возмужавшим. Почти каждая строка не только в романе, но и в письмах, например, насыщаются живописными красками, неожиданными образами и мыслями. Он щедр в оценках — иногда до расточительности.