Ф. В. Булгарин – писатель, журналист, театральный критик - [51]

Спектакль, действительно, был неудачным. Ассандри пела не лучшим образом, партнера, тенора И. Пазини, встретили «шиканьем и оскорбительным хохотом»[379]. К тому же первое появление Ассандри на петербургской сцене вслед за блистательными выходами П. Виардо в «Севильском цирюльнике» и «Отелло» Дж. Россини, да еще в ансамбле с прославленными Дж. Рубини и А. Тамбурини, не способствовало благосклонному приему певицы публикой и успеху премьеры спектакля в целом.

Реабилитировать Булгарина и «Северную пчелу» сразу же попытался Зотов, после второго спектакля «Нормы» похваливший и Ассандри, и Пазини[380]. Но до публикации статья Зотова прошла через руки Булгарина, который, невзирая на скандал, вычеркнул из текста «все выгорожение Неваховича [который по долгу службы занимался назначением певцов на роли. – Н. О.], ‹…› потому что эта защита вопреки мнению публики» и его, Булгарина, «совести»[381]. В результате статья Зотова приобрела некий булгаринский оттенок: на фоне дифирамбов второму спектаклю первый все-таки оценивался как плохой.

Указывая Зотову на то, что объектом анализа критика должна быть «пиеса и игра актеров, ‹…› а зачем играл тот, а не другой, зачем выбрали ту, не другую пиесу, почему так декорировано, а не этак», суждению не подлежит[382], сам Булгарин этому правилу следовал не всегда. Например, оценивая первый сезон итальянской труппы, он стал критиковать установленный начальством репертуар 1843/44 г., который показался Булгарину слишком однообразным, с уклоном в «лирические трагедии и драмы». А ему и публике, о которой он постоянно заботился, хотелось бы слышать «что-нибудь полегче, оперу буффа или хоть мелодийные россиниевские создания», а не утомляться от чего-то «тяжелого сердцу» и «безпрерывно унылого»[383].

В начале журналистской карьеры Булгарин стремился к налаживанию связей с аристократической средой, публикуя хвалебные отзывы на любительские великосветские концерты с участием аристократов-меломанов, и позиционировал себя в качестве почитателя «высокого» искусства, записавшись в «моцартисты». Показательны с этой точки зрения статьи, написанные им до 1828 г. и посвященные духовным жанрам и их создателям. Так, в 1826 г. Булгарин поместил некролог в связи со смертью композитора И. Г. Мюллера (Миллера) – выдающегося, по мнению современников (с которыми был солидарен и Булгарин), «контрапунктиста»; дал высокую оценку духовным сочинениям композитора, в частности оратории «Архангел Михаил»[384]. Он восторженно писал о «почитаемом всеми знатоками» «Реквиеме» В. А. Моцарта, прозвучавшем в Петербурге 31 марта 1826 г., отметив присутствие на концерте «высшаго общества» столицы, продажу до 1000 билетов и полный аншлаг[385]; привлек внимание читателей пересказом известного анекдота о создании «Реквиема»: о появившемся загадочном незнакомце, заказавшем заупокойную мессу Моцарту, о мистическом вдохновении, снизошедшем на композитора в дни работы над произведением, о его фатальном предчувствии близкой смерти и о мессе, которую Моцарт писал для себя.

Булгарин обращался к сюжетам, связанным с инициативами петербургской аристократии в сфере музыкальной культуры. 16 февраля 1828 г. «Северная пчела» напечатала статью о концерте Общества любителей музыки[386], состоявшемся 12 февраля в зале особняка Д. Л. Нарышкина, в котором участвовали музыканты-любители – представители титулованных фамилий, исполнявшие произведения Й. Гайдна, Моцарта, Л. Бетховена, Россини[387]. «Северная пчела» дала весьма высокую оценку исполнительскому мастерству участников концерта.

Через несколько дней появилась статья Булгарина о концерте членов Музыкальной академии[388], прошедшем 18 февраля 1828 г. в зале А. Г. Кушелева-Безбородко на Почтамтской улице, где критик пропел восторженные дифирамбы музыкантам-любителям, исполнявшим сочинения Моцарта, К. В. Глюка, Л. Шпора. В заключительной части статьи он выступил с предложением объединить названные любительские общества, мотивируя это тем, что в перспективе каждому из них, располагавшему небольшим составом исполнителей, трудно будет обеспечивать концерты солистами-виртуозами, да и публикой тоже. Кроме того, музыкантам-аристократам и как учредителям разных обществ, и как участникам концертов, по утверждению Булгарина, придется много трудится, а любительское музицирование должно быть для знати не тяжелым «трудом», а «забавою»[389]. Критик проявил заботу о дальнейшем улучшении концертной деятельности музыкальных обществ аристократии, выступив с достаточно трезвым предложением об их слиянии (к началу 1830-х гг. они действительно объединились)[390].

С 1830-х г. в текстах Булгарина просматривается тактика дистанцирования от интеллектуальной культуры салона, от пристрастий его представителей к «ученой» музыке. В статье «Россини и музыкальный мир» он декларирует собственную позицию, выделяя в среде почитателей музыкального искусства «знатоков» (или «ученых знатоков») и «любителей». «Ученые знатоки», поклонявшиеся немецкому искусству, Баху, Гайдну, Моцарту, Бетховену, Веберу, Мейерберу и другим «великим музыкальным гениям», – это знать, посещавшая аристократические салоны Мих. Ю. Виельгорского, Одоевского и др. «Любители музыки» – это «светские люди», приверженцы «итальянской или россиниевской музыки», ищущие в ней «забавы, развлечения, приятных ощущений», стремящиеся «настроить душу музыкою к сладостным впечатлениям и изгнать из души музыкою же грусть и скуку», понимающие музыку «сердцем, а не головою». В немецкой музыке, по мнению Булгарина, много «духовного», «спиритуального», «меланхолического», много «учености, верности, аккуратности,