Ф. В. Булгарин – писатель, журналист, театральный критик - [47]

Я вовсе не вооружаюсь против французского языка, напротив, думаю, что при нынешних железных дорогах, пароходах и при всеобщем распространении промышленности один общий язык теперь нужнее, нежели был прежде, и для этого возделанный французский язык весьма удобен. Но при всем этом полагаю, что в нынешнее время европейские народы не должны перенимать у французов их нравов, обычаев, тона, манеры, мод и даже должны отвергать всякое новословие в французском языке. За несколько лет пред сим в одном русском ежемесячном журнале русский писатель, впрочем человек с дарованием, возвратившийся из Парижа, писал по-русски – с шиком. Это словцо он привез из Парижа, и оно внесено в новый французский язык самым грубым простонародьем. Во всех хороших обществах, вне Франции, сохранились предания и тон прежнего образцового общества, и эти предания должно поддерживать. В старину дамские моды выдумывали маркизы и дюшесы, а теперь моды сочиняют французские швеи и модные торговки. Прежде портной был исполнителем воли молодых и образованных щеголей, а теперь портной стал законодателем мужских мод и молодой человек одевается, как велит ему портной! Усвоив себе старинную французскую вежливость и деликатность, составив общества, в которых беседуют умно, занимательно и остроумно, уважают всякое дарование, даже разговаривая между собою по-французски, мы должны тщательно избегать всего того, что внесено в новые французские нравы и обычаи в последнее время. ‹…› Пусть кто угодно одевается с шиком, пишет с шиком, веселится с шиком… я кланяюсь ему и желаю доброго здоровья! Approchez-vous loin de moi! (т. е. Приблизьтесь – подальше от меня!) (1855. № 70. 2 апр.).

Русский писатель с дарованием, употребляющий слово «шик», – это, по всей вероятности, И. И. Панаев, автор повести «Великосветский хлыщ», впервые опубликованной в «Современнике» в 1854 г. (№ 11). Булгарин, конечно, пристрастен в своей критике, потому что Панаев употребляет это слово как элемент чужой речи, для характеристики весьма неприятного персонажа – хлыща. Но стилистический ореол слова «chic», рожденного, правда, не среди швей и портных, а в мастерских художников, он уловил очень чутко. И в своей отрицательной оценке слова «chic» как вульгарного и неблагородного совпал с автором, с которым у него, казалось бы, нет и не может быть вообще ничего общего, – с Шарлем Бодлером, который в брошюре «Салон 1846 года» посвятил этому слову отдельную, десятую главу «О шике и шаблоне»:

Уродливое, странное, новоявленное слово «шик», даже орфография которого мне неизвестна, широко принято в среде художников, и по этой причине мне придется пользоваться им; словцом этим художники обозначают одно из современных извращений, когда, набив руку, они работают без натуры. Шик – это злоупотребление памятью, причем речь идет скорее о памяти руки, чем о памяти мозга[357].

Порой Булгарин просто приводит свои варианты перевода французских фраз без комментариев. Но такие случаи не менее любопытны, поскольку порой кажутся заготовками для словаря или пособия по переводу:

На все это можно отвечать фразою Молиера из его известной комедии: «Tu l’as bien voulu George Dandin!» По-русски можно перевесть это: «Ведь ты сам на себя накликал это, Жорж Данден!» (1856. № 59. 14 марта).

Дама сказала мне [о книге Н. В. Адлерберга «Из Рима в Иерусалим»]: «C’est une lecture attachante!» Фраза весьма хорошо переводится по-русски: привлекательное чтение – но по-французски значение ее гораздо сильнее, как кажется, от употребления (1853. № 90. 25 апр.).

Но самое удивительное – другие случаи «параллельных текстов», когда Булгарин дает не русские эквиваленты к французским словам или фразам, а наоборот, французские эквиваленты к словам русским[358].

6 февраля 1843 г. (№ 29), рассказывая о панораме Парижа, на которой, в частности, можно увидеть кипы пакетов «на стойке книгопродавца», он к слову «стойка» делает примечание: «То, что французы называют в лавке comptoir или bureau, по-русски издревле называется: стойка, т. е. стол, за которым стоит продавец». В разных статьях (повторяю, не имеющих никакого отношения к проблемам перевода) можно встретить такие «параллельные места», как «общий стол (table d’hôte)» (1853. № 7. 10 янв.); «бедные искатели приключений и пройдохи (aventuriers, chevaliers d’industrie)» (1855. № 256. 19 нояб.); «уравнивание всех сословий (nivellement)» (Там же); «в эпоху Возрождения художеств (la Renaissance)» (1856. № 59. 14 марта); «литературные судьи, знатоки дела (juges compétents)» (1851. № 205. 15 сент.); «важные, степенные и поучительные книги (livres sérieux)» (1852. № 49. 1 марта); «парижские зеваки (badauds de Paris)» (1843. № 68. 27 марта); «этот ветер есть единственный раздражитель (stimulant) нашей беспечности» (1832. № 82. 8 апр.); «автор жертвовал всем двум главным движителям (moteurs) нынешней французской литературы» (1833. № 25. 31 янв.) и т. д.

В некоторых случаях такие параллельные французские варианты легко объяснимы. Например, когда Булгарин рассуждает о статусе русского литератора и восклицает: «Где издатели (éditeurs) и много ли их?», то в данном случае слово дано по-французски, потому что в статье речь идет об отсутствии в России соответствующего института, из-за чего бедному литератору некуда податься с рукописью: «А у какого автора не отобьет охоты издавать самому свои сочинения или отдавать на комиссию в лавки, когда почти известно, что три части всего издания должны пропасть даром на этих комиссиях!» (1842. № 293. 31 дек.). А когда статью о виолончелисте Серве он озаглавливает «Серве несравненный (l’incomparable)», то здесь французский вариант объясняется тем, что так называют музыканта «парижские, брюссельские и голландские журналы» (1839. № 67. 24 марта).