Ежов. Биография - [197]

Пришлось суду, отступив от своего первоначального намерения обойтись без свидетелей, вызвать в зал заседания одного из них — бывшего заместителя Ежова М. П. Фриновского. В тот день он тоже должен был предстать перед судом и находился, вероятно, где-то поблизости[121].

Фриновский заявил, что вскоре после назначения на должность наркома внутренних дел Ежов втянул его в созданную им в НКВД заговорщицкую Организацию. Сначала они сколько могли укрывали от разоблачения участников «правотроцкистского блока», а в конце 1937 г. приступили к созданию внутри НКВД террористической группы. Кроме того, Фриновский упомянул о фальсификации, в соответствии с указаниями Ежова, так называемого ртутного отравления, об убийстве по приказу Ежова начальника Иностранного отдела ГУГБ НКВД А. А. Слуцкого и об отравлении Ежовым своей жены.

В ответ на вопросы председательствующего В. В. Ульриха Ежов назвал все сказанное Фриновским злостной клеветой. Жену свою он не отравлял и люминал ей не посылал, а в отношении Слуцкого имел от «директивных органов» указание не арестовывать его, а устранить другим путем, «так как иначе бы вся наша зарубежная разведка разбежалась». Устранение Слуцкого диктовалось, по словам Ежова, тем, что на него имелись очень веские показания бывшего заместителя наркома внутренних дел Я. С. Агранова.

В антисоветском заговоре вместе с Фриновским, продолжал Ежов, он не состоял. Евдокимов, Дагин и другие лица, которых он назвал в своих показаниях как участников заговора, на самом деле таковыми не являлись, во всяком случае ему об этом ничего не известно.

Вслед за тем Ежов опроверг и остальные «факты» своей преступной деятельности, которые, по его словам, он вынужден был под угрозой избиений придумывать в ходе допросов.

На этом председательствующий объявил судебное заседание законченным и предоставил подсудимому последнее слово. В своем выступлении Ежов, в частности, сказал:

«Я долго думал, как я пойду на суд, как должен буду вести себя на суде, и пришел к убеждению, что единственная возможность и зацепка за жизнь — это рассказать все правдиво и по-честному.

Вчера еще в беседе с Берия он мне сказал: «Не думай, что тебя обязательно расстреляют. Если ты сознаешься и расскажешь все по-честному, тебе жизнь будет сохранена». После этого разговора с Берия я решил, лучше смерть, но уйти из жизни честным и рассказать перед судом только действительную правду…

Я в течение 25 лет своей партийной жизни честно боролся с врагами и уничтожал врагов. У меня есть такие преступления, за которые меня можно и расстрелять, и я о них скажу после [этого своего обещания Ежов так и не выполнил], но тех преступлений, которые мне вменены обвинительным заключением по моему делу, я не совершал, и я в них не повинен»^{490}.

Затем Ежов продолжил на конкретных примерах опровергать свои показания, данные на предварительном следствии. Конечно, большая часть этих опровержений носила голословный характер, но были и такие, которые при желании можно было проверить с помощью объективных данных. Так, отрицая свою связь с военным атташе Германии в Москве генералом Э. Кёстрингом[122], Ежов сообщил, что по его поручению за всеми немцами и их машинами было установлено наблюдение, и если бы он встречался с Кёстрингом, то слежку за ним пришлось бы на это время приостанавливать, а этого не делалось, что может быть подтверждено документами, хранящимися в Отделе охраны ГУГБ НКВД.

Никакого чиновника министерства хозяйства Германии по фамилии Артнау, который будто бы завербовал его во время пребывания советской делегации на сельскохозяйственной выставке в Кенигсберге в 1930 г., в природе не существует, продолжал Ежов. В этом легко убедиться по соответствующим справочникам.

«Никакого заговора против партии и правительства я не организовывал, — заявил Ежов, — а, наоборот, все зависящее от меня я принимал к раскрытию заговора. В 1934 году, когда я начал вести дело о кировских событиях[123], я не побоялся доложить в Центральном комитете о Ягоде и других предателях ЧК[124]. Эти враги, сидевшие в ЧК, как Агранов и др., нас обводили и ссылались на то, что это дело рук латвийской разведки. Мы этим чекистам не поверили и заставили их открыть нам правду и участие в этом деле правотроцкистской организации[125]. Будучи в Ленинграде в момент расследования дела об убийстве Кирова, я видел, как чекисты хотели замазать это дело. По приезде в Москву я написал обстоятельный доклад по этому вопросу на имя Сталина, который немедленно после этого собрал совещание.

При проверке партдокументов по линии КПК и ЦК ВКП(б)[126] мы много выявили врагов и шпиков разных мастей и разведок. Об этом мы сообщали в ЧК, но там почему-то не производили арестов. Тогда я доложил Сталину, который, вызвав к себе Ягоду, приказал ему немедленно заняться этими делами. Ягода этим был очень недоволен, но был вынужден производить аресты лиц, на которых мы дали материалы.

Спрашивается, для чего бы я ставил неоднократно вопрос перед Сталиным о плохой работе ЧК, если бы я был участником антисоветского заговора…

Придя в органы НКВД, я первоначально был один. Помощника у меня не было. Я вначале присматривался к работе, а затем уже начал свою работу с разгрома польских шпионов, которые пролезли во все отделы органов ЧК. В их руках была советская разведка. Таким образом я, «польский шпион», начал свою работу с разгрома польских шпионов. После разгрома польских шпионов я сразу же взялся за чистку контингента перебежчиков. Вот так я начал свою работу в органах НКВД…