Ёжики кричат - [6]

Полковник присел на скамеечку у ворот и долго смотрел на эти непривычно развёрнутые созвездия. Влажный ветер овевал его лицо, странно было вдыхать январской ночью весенние водянистые запахи, ощущать под ногами пожухлую, заиндевелую, но зелёную траву.

Невольно вспомнилось о доме.

Там, в заснеженной Мордовии, мороз градусов в двадцать, снег скрипит под ногами, в избах пахнет не убранными ещё ёлками, светит на взгорке тусклыми стрельчатыми окнами сельская церковка…

Полковник задумался, закурил. Из темноты раздалось:

— Извините, товарищ полковник, здесь не стоит курить, — часовой потоптался в ночи, скрытый воротами, и добавил, — лучше зайти за угол. Или прикройте сигаретку фуражкой.

— Что так?

— Тут у нас балуются чечены по ночам. Стреляют иногда с крыши школы. Могут по огоньку шмальнуть.

Полковник прикрыл рубиновый огонёк цигарки. Вгляделся в звёздную россыпь и разглядел перевёрнутый ковш Малой Медведицы. На кончике хвоста созвездия мерцала Полярная звезда. Где-то под ней, за две тысячи километров, стоит, может быть, сейчас у калитки старенький отец, курит пахучую, если не сказать вонючую, папиросу (где он их только берёт?!), смотрит на этот же огонёк в небесах и думает о сыне, о нём, полковнике.

Полковник машинально поднёс руку к груди, нащупал медный крестик и медальончик. Крестик ему надел на шею ещё накануне первой чеченской отец. Медальончик вложила в карман куртки мать. На медальончике очень тонкий красивый рисунок — ангел с большими сильными крыльями, а на обороте надпись, которую он запомнил наизусть: «Святый Ангеле хранителю, моли Бога о мне».

Полковник представил себе, как поблёскивает освещенный звёздным светом крест над маковкой церкви. Как тёмными тенями идут к ней люди, закутанные в полушубки, фуфайки и цветастые мордовские платки. А в самом храме сейчас пахнет воском, ладаном, горящими в церковной печурке берёзовыми дровами. Словно наяву всплыли из тьмы лица односельчан, смутно тронутые неверным, но тёплым и уютным светом жёлтых восковых свечек.

А под утро, затемно ещё, побегут от двора ко двору малые ребятишки, в деревне это почему-то называлось — «славить». Бывало и он вместе со старшими братьями, ещё полусонный, со слипающимися глазами, входил в чужие натопленные избы и затягивал: «Христос ражда-а-ается — славите! Христос с небес — срящите…» А в конце, как научили его братья, тонким звонким голоском кричал: «Открывай сундучок, доставай пятачок!»

И умильные хозяйки ему как самому маленькому давали денежку не медную, а «беленькую». И утром они бежали в «чапок» — деревенский магазинчик и покупали на собранное всякой всячины: и конфет, и печенья, и, вместо дешёвого «Буратино», по его настоянию покупали небывалого вкуса «крем-соду».

Полковник увидел под ногами смятую банку «кока-колы» и улыбнулся.

Ночную тишину вдруг распорола близкая автоматная очередь. Потом другая. Над казармой высветилась трасса пулемётной очереди. Полковник вскочил со скамейки, но часовой из темноты спокойным голосом сказал:

— Всё нормально, товарищ полковник, это челябинский омон хулиганит. Рождество справляет.

Полковник глянул на наручные «командирские» — светящаяся большая стрелка показывала две минуты первого.

— С Рождеством Христовым! — повернулся полковник в сторону часового.

— Ага! — донеслось из темноты.

«Ага!» — передразнил про себя солдата полковник.

Челябинцы веселились вовсю, даже саданули пару раз из «подствольника». Приехав перед самым Новым годом в расположение, полковник сходил в гости и к соседям. У казармы челябинцев стояла новогодняя «ёлка» — невысокая акация, украшенная банками из-под пива, потемневшими банановыми шкурками, конфетными фантиками, стреляными гильзами и бинтами. На самом видном месте висели привязанные к веткам за длинные хвосты три или четыре дохлые крысы.

Стрельба над посёлком усилилась, но быстро стихла. И тишина от этого стала ещё глубже и осязаемей.

Полковник вспомнил вдруг один день «из советских времён», когда он ещё молодым старлеем приехал к родителям в отпуск. В тот день он пришёл домой и с порога сказал матери:

— Мам, завтра к нам в гости командир приедет, порыбалить, так ты иконы-то пока убери куда-нибудь с вида.

Сказал и вдруг ощутил такую же вот глубокую, почти осязаемую тишину.

По поводу религии они никогда не спорили. Сам он, как и положено коммунисту, — не верил. Мать была искренне верующей. Отец на эту тему помалкивал, так сказать, держал нейтралитет. И он никак не ожидал, что мать может так отреагировать на такую пустяшную, с его точки зрения, просьбу.

«Сынок, — сказала она тогда, — вот ты военный. К примеру, не дай Бог, попал в плен. Так ты партийную свою книжечку выкинешь, что ли?» Ответить ему было нечего.

Приехавший «порыбалить» замполит иконы заметил, но ничего не сказал, советов убрать не давал, да и ни разу потом об этом не вспомнил… Недавно полковник встретил этого замполита уже в чине генерала на открытии дивизионной церкви.

Полковник встал, потянулся, хрустнув суставами, и медленно пошёл к воротам. Часовой явно замешкался. С одной стороны, он знал, что идёт полковник, и можно было бы промолчать. С другой стороны, положено спросить пароль. «Чёрт их знает, начальство!» — подумал второпях боец и всё же тихо сказал: