Эйфельхайм: город-призрак - [35]

Манфред загоготал и хлопнул Дитриха по плечу:

— Кузнечик ростом в пять футов! Ха! Да уж, такого они бы наверняка заметили!

* * *

В своем домике у церкви Дитрих тщательно исследовал все комнаты и наконец отыскал «жучка». Не больше мизинца, тот примостился на лапе креста, смастеренного Лоренцом. Хорош шесток. Автомат мог обозревать всю комнату целиком и, выкрашенный в черный цвет, оставаться незаметным.

Дитрих оставил его в покое. Если чужестранцы намеревались выучить немецкую речь, то, чем скорее это произойдет, тем быстрее Дитрих сможет объяснить им необходимость отъезда.

— Я достаю новую часовую свечу, — объявил он подслушивающему инструменту. Затем, вынув одну из ларца, он подытожил: — Я достал часовую свечу. — Он держал свечку так, чтобы жучок мог ее видеть. — Это называется часовой свечой. Она состоит из… — он отколупнул кусочек —…пчелиного воска. Каждая пронумерованная отметка отмеряет одну двенадцатую часть дня, от восхода до заката. Я сужу о времени по тому, как сильно оплавилась свеча.

Поначалу Дитрих говорил смущенно, затем все более на манер того, как художник делает набросок. И все же его слушал не класс школяров, а бэконовские говорящие головы, и он задался вопросом, в какой мере аппарат его понимает, и имело ли понимание в данном случае вообще какое-нибудь значение.

VI Август, 1348 Стигматы св. Франциска. 14 сентября

Они называли себя крэнками, или как-то иначе, человеческий язык просто не мог точнее передать слово; но был ли этот термин так всеохватен, как «человек», или так узок, как «житель Черного леса», Дитрих сразу разобраться не смог.

— Они и впрямь выглядят больными, — сказал Макс после одного из посещений и засмеялся над каламбуром, ибо «крэнк» звучало на немецком как «больной». И в самом деле, учитывая веретенообразность их тела и серость кожи, имя не могло не поразить Дитриха как нечаянное проявление Божественной прихоти.

Терезия хотела отправиться к ним со своими травами.

— Так поступил бы Благословенный Господь, — сказала она, устыдив Дитриха, который больше тревожился об их отъезде, нежели о выздоровлении; и, хотя он и допускал, что помощь поспособствует этой цели, следовало признаться, что оказывал он ее ради собственного блага, а не просто ради блага другого. И все же он противился тому, чтобы Терезия узнала о крэнках. Существа столь странной наружности и силы неминуемо привлекли бы интерес, навсегда нарушив установленную Дитрихом изоляцию, а четверо — это и так уже слишком много для того, чтобы хранить все в тайне. Он успокоил Терезию, сославшись на распоряжения герра, но та завалила Дитриха своими снадобьями. Похоже, крэнкам от их использования не становилось ни лучше и ни хуже, как и большинству людей.

Пока лето шло на убыль, Дитрих посещал лагерь каждые несколько дней. Иногда он приходил один, иногда с Максом и Хильдой. Хильда меняла повязки и промывала медленно заживающие раны, а Дитрих учил с помощью говорящей головы Скребуна и Увальня немецкому в достаточном объеме, чтобы те поняли, что должны удалиться. Их ответом до сих пор был осторожный отказ, но осознанный или по недопониманию, было неясно.

Макс иногда сидел вместе с ним на этих уроках. Муштра была знакомым ему делом, а потому он был полезен в повторении или демонстрации жестами чего-либо, необходимого для передачи значения многих слов. Чаще сержант присматривал за Хильдой в качестве ее ангела-хранителя и, когда ее непривычная миссия завершалась, провожал назад в Оберхохвальд.

«Домовой» быстро осваивал немецкий, ибо говорящая голова, однажды усвоив смысл того или иного слова, никогда его не забывала. У него была поразительная память, хотя сбои в понимании забавляли. «День» он усвоил, слушая разговоры в деревне, но «год» привел его в полнейшее замешательство, пока значение этого слова не было объяснено. И все же как могло человеческое племя, как бы далеко ни была его родина, не заметить обращения вокруг Земли Солнца? Так же обстояло дело со словом «любовь», которое механизм путал с греческим «эросом» по причине некоторых нечаянных скрытых наблюдений, в суть которых Дитрих счел за благо не углубляться.

— Он представляет собой сочетание шестеренок и рычагов, — объяснил Дитрих сержанту после одного из занятий, — и тут же осознает любое слово, которое само по себе является символом — отсылающее к какому-либо существу или действию, но спотыкается там, где идет обозначение видов или взаимодействий. Поэтому термины «дом» или «замок» ему понятны, а вот «жилище» потребовало разъяснений.

Макс только усмехнулся:

— Возможно, он не так хорошо учился, как вы.

* * *

В сентябре, утомленный страдой, сельскохозяйственный год делал паузу и переводил дух перед посевом озимых, отжимом вина и забоем скотины на зиму. Воздух становился все прохладней, и лиственные деревья дрожали в ожидании стужи. Этот промежуток между летними и осенними работами очень подходил для завершения ремонта после Большого пожара и для свадьбы Сеппля и Ульрики.

Бракосочетание состоялось на деревенском лугу, где вокруг пары могли собраться свидетели. Там Сеплль объявил о своем намерении, и Ульрика, одетая по свадебной традиции в желтое, заявила о своем согласии, после чего все проследовали на Церковный холм. Латеранский собор требовал, чтобы все свадьбы были публичными, но не обязывал Церковь к участию в них. Несмотря на убытки от пожара, Феликс заказал венчальную литургию по случаю замужества своей дочери. Дитрих прочитал проповедь об истории и развитии брака и объяснил, как образ Христа повенчан с Его Церковью. Он уже далеко углубился в противопоставление