Эйфельхайм: город-призрак - [34]

— Здесь нет меленького человечка. Коробка говорит сама.

Дитрих улыбнулся.

— Как это возможно, — спросил он, — если у тебя нет языка?

— Что означает «язык»?

Забавляясь, Дитрих высунул язык.

Скребун протянул свою длинную руку, прикоснулся к рамке картины, и та превратилась в портрет самого Дитриха, в точности изображенного в объеме и показывавшего язык. Каким-то образом язык на портрете блестел. Дитрих спросил себя, не ошибся ли он насчет демонической сущности этих созданий.

— Это ли язык? — спросил домовой.

— Да, это и есть язык.

— Большое спасибо.

* * *

— И когда оно поблагодарило меня, — рассказывал Дитрих Манфреду позднее тем же вечером, — я начал подозревать, что это машина.

— Машина… — Манфред поразмыслил над этим. — Ты имеешь в виду, как коленчатый вал Мюллера?

Они стояли вдвоем у стола близ камина в большом зале. С него уже убрали остатки обеда, дети вместе с няней были отправлены в постели, жонглера поблагодарили и отпустили с пфеннигом, а остальных гостей Гюнтер проводил до дверей. Зал был теперь заперт, и даже слуги были усланы прочь, за исключением Макса, сторожившего дверь.

Манфред собственноручно наполнил вином два maigeleins.[86] Он пригубил из обоих, и Дитрих выбрал тот, что слева:

— Благодарю вас, мой господин.

Манфред коротко усмехнулся:

— Должен ли я подозревать, что вы все тоже механизмы и шестеренки?

— Простите, я слышу в ваших словах иронию. — Они подошли вместе к жертвеннику и встали у огня. Тлеющие угли шипели, и их время от времени облизывало пламя.

Дитрих водил пальцем по стеклянным узорам своего бокала, размышляя.

— Голосу не были присущи модуляции, — определился, наконец, он. — Или, скорее, его модуляции были механическими, без риторических изысков. В нем отсутствовало презрение, любопытство, ударение… запинание. Он сказал «большое спасибо» с тем же выражением, с которым челнок делает свою работу в ткацком станке.

— Улавливаю, — сказал Манфред, и Дитрих поднял указательный палец вверх:

— Еще один довод. Мы с вами понимаем, что под «улавливаю» вы подразумевали нечто иное, чем простое физическое действие. Как сказал Буридан, во фразе заключен больший смысл, чем смысл конкретных заключенных в ней слов. Но «домовой» не понимал образных высказываний. Раз узнав, что язык является частью тела, он смутился, когда я упомянул о «немецком языке». Он не понимает метонимии.

— Для меня это китайская грамота, — сказал Манфред.

— Мой господин, я имею в виду, что… Я думаю, что они могут не знать поэзии.

— Не знать поэзии… — Манфред нахмурился, покрутил бокал в руках и сделал иэ него глоток. — Подумать только! — На миг Дитриху показалось, что хозяин Хохвальда сказал это с сарказмом, но тот удивил его, продолжив и беседуя больше с самим с собой: — Не знать «Короля Ротера»?[87] Не знать «Энеиды»! — Манфред поднял свой бокал и продекламировал:

Свой Олифан Роланд руками стиснул,

Поднес ко рту и затрубил с усильем.

Высоки горы, звонок воздух чистый.

Протяжный звук разнесся миль на тридцать…[88]

— Ей-богу, я не могу слышать этих строк без трепета. — Он обернулся к Дитриху: — Ты готов поклясться, что этот «домовой» всего лишь механизм, а не настоящий домовой?

— Господин, Бэкон описывал подобную «говорящую голову», хотя он и не знал, как ее можно соорудить. Тринадцать лет назад миланцы на своей ратушной площади установили механические часы, которые отбивают время без вмешательства человека. Если механическое устройство может сообщать время, то почему более изощренный механизм не способен сообщать что-либо другое?

— Твоя логика когда-нибудь доведет тебя до беды, — предостерег Манфред. — Но ты сказал, что он уже знал некоторые фразы и слова. Как это произошло?

— Чтобы слушать нашу речь, они разместили механизмы вокруг деревни. Один такой мне показали. Он не крупнее моего большого пальца и выглядит словно насекомое, поэтому я назвал их «жучками». Из того, что они слышали, «домовой» усвоил некоторые значения; например, «как дела?» означает приветствие, а «свинья» обозначает одно конкретное животное и так далее. Однако домовой ограничен тем, что видели и слышали механические жучки, а многого и сам не понял. К примеру, он знал, что свиней иногда называют «сосунками» и «однолетками», но не смог понять, в чем разница, не говоря уже о первенцах, двухлетках и трехлетках или о различии между племенной и главной свиноматкой, — из чего я заключил, что этот народ не пасет свиней.

Манфред хмыкнул:

— Но ты по-прежнему называешь его «домовым».

Дитрих пожал плечами:

— Это название подходит так же, как и любое другое. Но я придумал, как будет звучать на греческом термин, обозначающий разом и домового, и жучков.

— Ну и как же..

— Я назвал их автоматами, потому что они действуют сами.

— То есть как мельничное колесо.

— Очень похоже на мельничное колесо, вот только я не знаю, что за поток придает им импульс.

Глаза Манфреда обежали залу:

— Могут ли «жучки» слушать нас даже сейчас?

Дитрих пожал плечами:

— Они разложили их накануне Дня св. Лаврентия, прямо перед вашим прибытием. Они незаметны, но я сомневаюсь, что им удалось проскользнуть в Гоф или Бург. Дозорные могли быть не особо бдительными, но они, вероятно, заметили бы притаившегося кузнечика ростом в пять футов.