Эйфельхайм: город-призрак - [164]

Пастор отвел Терезию в постель, подумал, что она уже легка, словно бестелесный дух. Как земля по природе своей стремится к центру, так и воздух желает попасть на небеса.

Грегор вошел в дверь:

— Я услышал, ты кричала… Ах, Владыка Небесный!

Терезия уже хотела идти ему навстречу:

— Входи, дорогой муж.

Но Дитрих твердо ее удержал:

— Ты должна лечь.

— Ja, ja. Я так устала. Расскажи мне сказку, папочка. Расскажи мне о великане и карлике.

— Грегор, принеси ланцет. Промой его в старом вине и подержи над огнем, как показывал нам Ульф. Затем поспеши сюда.

Мужчина привалился к дверному косяку и провел ладонью по лицу. Поднял взгляд:

— Ланцет. Ja, doch. Как можно быстрее. — Он замялся. — Будет ли она?..

— Я не знаю. — Пастор уложил Терезию на соломенный тюфяк, сложив одеяло ей под голову взамен подушки. — Я должен проверить, нет ли пустул.

— Я больна?

— Увидим.

— Это чума.

Дитрих не сказал ни слова и задрал промокшую рубашку.

Пустула оказалась у нее в паху, огромная, черная и разбухшая, словно злобная жаба, гораздо крупнее той, что священник проткнул на Эверарде. Такое не могло нарасти за одну ночь. Когда болезнь вспыхивала внезапно, пораженный ею умирал тихо и быстро, безо всяких нарывов. Нет, эта росла несколько дней, если судить по примеру других.

Ворвался Грегор и опустился рядом с ним, сперва передав еще теплый от пламени ланцет, затем приняв ладонь Терезии в свои.

— Schatzi.

Глаза Терезии были закрыты. Теперь она раскрыла их и серьезно посмотрела на священника:

— Я умру?

— Пока нет. Мне нужно проколоть твою пустулу. Это причинит ужасную боль, а у меня нет губок.

Девушка улыбнулась, и из уголков ее рта потекла кровь, напомнив Дитриху рассказы о «Фройденштадском оборотне». Грегор где-то отыскал тряпицу и обтер ей лицо, но с каждым прикосновением алая жидкость сочилась вновь.

— Я боюсь открыть ей рот, — сдавленно сказал он. — Я боюсь, жизнь тут же покинет ее.

Дитрих сел боком на ноги женщины.

— Грегор, прижми ее за руки и плечи.

Пастор наклонился к пустуле внизу ее живота. Когда острие едва лишь коснулось тугого, твердого покрова, Терезия вскрикнула:

— Sancta Maria Virgina, ore pro feminis![276]

Ноги больной конвульсивно дернулись, едва не опрокинув священника. Грегор безжалостно вцепился в ее плечи.

Дитрих слегка надавил острием, прокалывая кожу, к прискорбию, это движение уже стало для него привычным. «Я опоздал, — подумал он. — Пустула слишком разрослась». Размером с яблоко, та переливалась темным, зловеще синим цветом.

— Еще вчера у нее не было никаких признаков! — воскликнул Грегор. — Клянусь.

Дитрих верил ему. Она скрыла следы, страшась, что ее положат среди демонов. Как же она их боялась, если это смогло затмить даже ужас перед болезненной смертью? Не бойся, завещал Господь, но люди нарушали все заповеди, так почему бы и не эту?

Кожа прорвалась, и густой, гнилостный желтый гной брызнул наружу, оросив ее бедра и капая с соломенного матраса. Терезия закричала и стала звать Деву Марию вновь и вновь.

Дитрих нашел еще одну пустулу, гораздо меньшую по размерам, с внутренней стороны бедра. Эту он проколол быстрее и выдавил тканью столько гноя, сколько смог.

— Проверь под руками и на груди, — приказал он каменщику.

Грегор кивнул и задрал сорочку как можно выше. Крики Терезии перешли во всхлипывания.

— Другой не был таким милым.

— Что такое, schatzi? Пастор, что она имеет в виду?

Дитрих не посмотрел на него:

— Она бредит.

— У того тоже была борода, но ярко-красная. Папочка прогнал его. — Кровь стекала по ее подбородку, и Грегор безнадежно каждый раз обтирал лицо девушки тряпицей.

Дитрих вспомнил того человека. Иззо; его борода стала красной от его же собственной крови, когда Дитрих перерезал ему горло и стащил с девочки.

— Теперь ты в безопасности, — сказал он ей тогда, как повторил сейчас взрослой женщине. — Твой муж рядом.

— Больно. — Она зажмурила глаза.

Под ее правой рукой виднелась еще одна пустула, величиной с большой палец Дитриха. Эту проколоть оказалось сложней. Как только он поднялся с ног Терезии, та засучила ими, словно маленький ребенок, не желающий спать, а потом обхватила колени и повторила:

— Больно.

— Почему Господь оставил нас? — спросил Грегор. Дитрих попытался оторвать руку женщины от колен и проколоть последний нарыв, хотя смысла это уже явно не имело.

— Господь никогда не оставляет нас, — с упорством сказал он, — но мы можем покинуть Господа.

Каменотес обвел рукой вокруг, ослабив хватку на плече Терезии, и закричал:

— Так где же Он?

Терезия вздрогнула от этого рева, и мужчина немедленно смягчил голос, пригладил ей волосы своими большими, похожими на обрубки пальцами.

Священник перебрал в уме все разумные доводы из Фомы Аквинского и других философов. Спросил себя, что ответил бы на его месте Иоахим. Затем подумал, что Грегор не нуждается в ответе, не желает его, и единственным утешением сейчас для него послужит только надежда.

— Терезия, мне нужно проколоть пустулу под твоей рукой.

Она открыла глаза:

— Я увижу Господа?

— Ja. Doch. Грегор, поищи немного кухонного жира.

— Кухонного жира? Зачем?

— Я должен миропомазать ее. Еще не поздно.

Грегор моргнул, будто миропомазание стало для него неожиданной и незнакомой вещью и ее никогда не делали прежде. Затем отпустил Терезию, сходил в другой конец комнаты, к очагу, и вернулся с небольшой склянкой: