Эйфельхайм: город-призрак - [154]

Они поднялись и направились к мальчику, ревущему в грязи.

— Что такое, мой маленький? — спросил пастор, опускаясь рядом с мальцом.

— Мамочка! — выл Атаульф. — Хочу к мамочке! — У него перехватило дыхание, рев перешел в мычание, завершившееся припадком надрывистого кашля.

— Где она? — спросил Дитрих.

— Я не знаю! Мамочка, мне плохо!

— Где твой отец?

— Я не знаю! Папочка, пусть это прекратится! — Он снова зашелся в кашле.

— А твоя сестра, Анна?

— Анна спит. Не буди ее! Мама сказала.

Дитрих и Клаус переглянулись. Затем они оба посмотрели на дверь дома. Майер стиснул зубы:

— Я полагаю, мы должны…

Клаус распахнул дверь и вошел внутрь; Дитрих, держа мальчика за руку, — следом.

Норберта и Аделаиды нигде не было видно, но Анна лежала на соломенном тюфяке с безмятежным выражением лица.

— Мертва, — возвестил Клаус. — Но на ней нет отметин. Не так, как с бедным Эверардом.

— Атаульф, — строго спросил Дитрих, — твоя сестра болела, когда вы легли спать вчера ночью? — Мальчик, все еще хныкая, помотал головой. Дитрих посмотрел на Клауса, тот произнес:

— Иногда ящур поражает людей вот так, когда проникает через дыхание, а не через кожу. Возможно, чума действует так же. Или же она умерла от печали по тому парню.

— Бертраму Унтербауму.

— Я был лучшего мнения о Норберте, — бросил мельник, — не думал, что он оставит мальчишку на погибель.

Разум подсказал ему бежать, подумал Дитрих. Если мальчишка умрет, к чему оставаться — и обрекать на смерть самого себя? Поэтому все разумные люди бежали — из древней Александрии, из зачумленной армии Константина, из Парижского госпиталя.

Клаус подхватил мальчика на руки:

— Я заберу его в госпиталь. Если выживет, будет мне сыном.

Клаус действовал против своего нрава, но предложение это не удивило пастора. Дитрих дал свое благословение, и они пошли каждый своим путем. Священник направился к дороге, которая вела из деревни в сторону Медвежьей долины.

Дверь дома распахнулась, и Ильзе Аккерман выбежала из него с Марией на руках.

— Моя маленькая Мария! Моя дочка! — вскрикивала она вновь и вновь.

Малышка перепачкалась рвотой, ее губы и язык посинели, изо рта струилась кровь. От нее исходил знакомый чумной дух. Прежде чем Ильзе успела сказать еще что-то, девочка задергалась и умерла.

Женщина закричала вновь и уронила дочь на землю, на которой та осталась лежать, словно почерневшая кукла, которую Мария спасла из огня. Чума, казалось, поразила все ее тело, заставив гнить изнутри. Это зрелище было еще ужасней, чем Хильда с ее бредом и даже Ванда с ее ворочающимся почерневшим языком. Дитриху предстала Смерть в самом устрашающем величии.

Женщина закрыла лицо ладонями и побежала в сторону озимых полей, где работал Феликс, так и не обернувшись на лежащую в грязи девочку.

* * *

Смерть со всех сторон наносила Дитриху стремительные удары. Эверард, Францль, Ванда, Анна, Мария. Мирно или в агонии; быстро или долго; со зловонным гниением или в безмятежном сне. Не было никакого порядка или закономерности. Пастор ускорил шаг. Чума, после трех дней покоя, удвоила свои усилия.

На липе, растущей на деревенском лугу, болтался отвратительный плод: под напором горячего июльского ветра покачивалась человеческая фигура. Одо, понял Дитрих, когда подошел поближе, и сначала подумал о самоубийстве. Но веревку привязали к стволу, и поблизости не было ничего, с чего бы старик мог спрыгнуть. Тогда священник понял. На пути к дому зятя Одо поймали и убили за то, что он принес с собой чуму.

Дитрих не выдержал и побежал. Прошлепав сандалиями по деревянным доскам мельничного мостка, пастор устремились в сторону Медвежьей долины. Дорогу нещадно палило солнце, тень омывала ее только между холмами. Здесь ручей размыл тропу, грязь забрызгала ноги Дитриха. На повороте священник наткнулся на одного из господских коней, серого, полностью взнузданного и покрытого попоной, тот щипал листья с одного из сочных кустов у дороги.

«Знак!» — подумал Дитрих. Господь послал ему знак. Схватив поводья, пастор вскарабкался на возвышение и вскочил в седло. Затем, не оборачиваясь, пустил упирающегося коня на восток.

8 В наши дни: Шерон

Подсознание — замечательная вещь. Оно никогда не спит, и неважно, чем оно занимается. Главное, оно никогда не прекращает думать. Нет разницы, чем занято в это время сознание. Шерон вела лекцию по структуре Галактики — семь аспирантов-физиков старших курсов, — когда, поворачиваясь после доказательства очередного положения, посмотрела на большую карту распределения красного смещения.

Ну конечно.

Она замолчала, и студент, секунду назад ответивший на ее вопрос, смущенно опустился на свое место, гадая, в чем ошибся. Он отрывисто постучал ручкой по крышке стола и оглянулся, прося помощи товарищей.

— Я хотел сказать… — Он помедлил, надеясь на намек.

Шерон повернулась:

— Нет, вы совершенно правы, Гириш. Но я только что поняла… Все свободны.

Ныне единственная разница между аспирантами и студентами заключается в том, что первые иногда недовольны подобной неожиданной милостью, ведь большинство из них сидели здесь, так как хотели этого, а не просто подчинялись требованиям общества. Потому они покинули семинарскую аудиторию, недовольно жужжа, тогда как Шерон бросилась в свой кабинет, где принялась яростно писать.