Евстигней - [47]
чем сильнее оказываемое вам благодеяние, — тут можно пропустить, Евстигней поморщился, потом даже скривился, — тем скорее взыскиваемый таковою отменною милостию может лишиться оной, буде невоздержан в пределе должности. Посему вы должны размерять свое поведение и трудолюбие...»
Поведение... Евстигнеюшка еще пуще запечалился. Он ли не старается вести себя строго? Да только не всегда получается. Одни похождения в траттории чего стоят!
«Ежели, по получении сего не пождав два месяца, вы не пришлете своих трудов сочиненья, или хотя пришлете, а снова дойдет слух о порочном поведении, грубонравии и тому подобном, то ведайте, что того же часа пресечется вся пенсия бесповоротно.
Для вас нельзя в Бологне содержать надсматривателя особо, и для того вас в подвластье находящемуся в Риме господину надворному советнику Рейфенштейну, или кому он в Бологне за себя поручит над вами смотрение, передаем».
Господин надворный советник Рейфенштейн — страстный ценитель живописи, приятель Винкельмана, знакомец Гёте, агент, эксперт, комиссионер и чичероне, создатель проектов обустройства петербургского Каменного острова для наследника Павла Петровича — в Болонью вскоре и явился. Однако встречаться с пенсионером Ипатьевым не стал. В свои шестьдесят с хвостиком господин надворный советник все еще ценил живописцев и поэтов. А вот к музыке слегка поостыл. Однако будучи до прекрасного педантичным — советник Рейфенштейн передал «смотрение» над молодым музыкантом другому лицу. О чем своевременно и сообщил. Ясное дело, не самому студиозусу, а в Петербург, а затем приору монастыря. А уж тот, через падре Мартини, довел до Евстигнея.
Кому поручил смотрение господин надворный советник, Евстигней так никогда и не узнал. Однако око назирающее, око недреманное с некоторых пор стал чувствовать явно. Кто-то словно толкал его в спину: оглянись, надзирают! Иногда будто бы даже замечалась протянутая под ногами тончайшая веревочка: хоть краем зацепись, а всё одно донесут!
Над таким надзором Евстигней чаще всего посмеивался. А вот что смутило по-настоящему, так это строки из письма, где было сказано о порочном поведении и грубонравии.
«Кто ж донес-то? Вместе ведь с Петрушей куролесили. Не мог он донести, не мог... Ну как бы там ни было, а слава о тех делах уже до Питера докатилась. А расплачиваться за ту славу кому? Мне, Евстигнею Фомину!»
На «предписание» Евстигней ответил — проглотив несогласия и обиды — скоро.
Уже через три дни готов был для отправки в Петербург покорнейший его репорт.
В репорте — обо всем понемногу.
Впечатления о наставниках. Похвалы школярам и студиозусам. О главном музыкальном событии Болоньи, имеющем место в церкви Сан-Джованни ин Монте: о ежегодном филармондском консерте, где представлялись только новые сочинения болонских мастеров и их учеников.
Консерт стоило бы расписать красочней: как-никак и оркестр, и хоры — по сотне музыкантов каждый. Да еще и сочинители сами своими сочинениями управляют!
Расписывать консерт, однако, не стал. Сообщил об ином. О том, что падре Мартини весьма и весьма болен и учеников потихоньку передает другим наставникам.
Но главным для себя полагал ответить на упреки.
Деликатный, но и твердый ответ в конце репорта дан им и был:
«Зная же то, что до музыки не надлежит быть мне пенсионером, но толко одна ваша милость удостоила меня сим, того ради предавая себя в ваше покровительство, беру смелость и в предь себе надеяться».
— И впредь, и впредь! Беру смелость! Получите! — тихо вскрикивал Евстигнеюшка, подскакивая едва ль не на вершок в пустом монастырском дворе.
Репорт был готов, однако отправку его пришлось отложить.
От переживаний захотелось есть. Мысль о еде отвлекла, развеселила:
А после еды — захотелось узнать нечто новое!
Ни слабое здоровье падре Мартини, ни бесчинства Петруши, продолжавшего навещать в Болонье увеселительные заведения и подозрительные дома, не могли ослабить вновь возникшую жажду: познавать, уметь! Происходило так оттого, что в последние дни и недели вдруг по-настоящему почувствовал он вкус к сочинениям собственным, к создаваемому впервые, к музыке, переводимой из разряда внутреннего в разряд общедоступный.
Потому-то сочинение письма в Петербург было подобно продолжению сочинений музыкальных.
Тут же Евстигнеюшка стал произносить про себя стихи, подобные мелодиям.
Вспомнил досточтимого Ломоносова, вспомнил таинственного, манящего пробочной винной легкостью Княжнина. С некоторым отвращеньем вспомнил и собственные стихи, приложенные в минуту слабости к первому здесь, в Болонье, сочиненному и отправленному в Петербург хору.
Стихи были во славу императрицы Екатерины и как следует не удались.
Фу, черт, противно… Зато... Зато звуки музыкальные опять и снова стали вязаться со звуками русской речи! Речь италианская — была только аккомпанементом, сладким и беглым сопровождением тайных его мыслей.
Главная же и пока еще непередаваемая мелодия — скрывалась в речи русской!
Глава девятнадцатая
Шуты, шпыни и балагуры (День святого Петрония)
Матушка Екатерина сочиняла против Фонвизина. Комедии и письма.
История музыкальной культуры России в рассказах о великих композиторах: Глинке, Мусоргском, Чайковском, Стравинском и других.Для старшего школьного возраста.Рекомендовано Министерством общего и профессионального образования РФ для дополнительного образования.Книги серии История России издательства «Белый город» признаны лучшими книгами 2000 года.
«Романчик» Бориса Евсеева – это история любви, история времени, история взросления души. Студент и студентка музыкального института – песчинки в мире советской несвободы и партийно-педагогического цинизма. Запрещенные книги и неподцензурные рукописи, отнятая навсегда скрипка героя и слезы стукачей и сексотов, Москва и чудесный Новороссийский край – вот оси и координаты этой вещи.«Романчик» вошел в длинный список номинантов на премию «Букер – Открытая Россия» 2005.
Борис Евсеев – один из самых необычных сегодняшних русских писателей. Его проза остросюжетна и метафорична, характеры персонажей уникальны, но при этом почти всегда узнаваемы. Особое внимание Евсеев уделяет жанру рассказа, ставшему под его пером неповторимым явлением в современной русской прозе. В рассказах Евсеева есть всё, что делает литературу по-настоящему художественной и интересной: гибкий, словно бы «овеществлённый» язык, динамичный сюжет, прочная документальная основа, острое проникновение в суть происходящих событий. Великолепие и нищета современной России, философы из народа и трепетные бандиты, чудаковатые подмосковные жители и неотвратимо манящие волшебством своей красоты женщины – вот герои, создающие особую повествовательную среду в насквозь русских, но понятных любому жителю земли в рассказах и новеллах Бориса Евсеева.
Это история о самом известном в мире российском композиторе, музыка которого отличается красочностью, романтичностью и необычайным мелодическим богатством. Книга предназначена для детей младшего и среднего школьного возраста.
Российский подданный, авантюрист и прожектер Иван Тревога, задумавший основать на острове Борнео Офирское царство, по приказу Екатерины II помещен в Смирительный дом. Там он учит скворца человеческой речи. Вскоре Тревоге удается переправить птицу в Москву, к загадочной расселине времен, находящейся в знаменитом Голосовом овраге. В нем на долгие годы пропадали, а потом, через десятки и даже сотни лет, вновь появлялись как отдельные люди, так и целые воинские подразделения. Оберсекретарь Тайной экспедиции Степан Иванович Шешковский посылает поймать выкрикивающего дерзости скворца.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Неконтролируемая мысль» — это сборник стихотворений и поэм о бытие, жизни и окружающем мире, содержащий в себе 51 поэтическое произведение. В каждом стихотворении заложена частица автора, которая очень точно передает состояние его души в момент написания конкретного стихотворения. Стихотворение — зеркало души, поэтому каждая его строка даёт читателю возможность понять душевное состояние поэта.
Воспоминания о детстве в городе, которого уже нет. Современный Кокшетау мало чем напоминает тот старый добрый одноэтажный Кокчетав… Но память останется навсегда. «Застройка города была одноэтажная, улицы широкие прямые, обсаженные тополями. В палисадниках густо цвели сирень и желтая акация. Так бы городок и дремал еще лет пятьдесят…».
Рассказы в предлагаемом вниманию читателя сборнике освещают весьма актуальную сегодня тему межкультурной коммуникации в самых разных её аспектах: от особенностей любовно-романтических отношений между представителями различных культур до личных впечатлений автора от зарубежных встреч и поездок. А поскольку большинство текстов написано во время многочисленных и иногда весьма продолжительных перелётов автора, сборник так и называется «Полёт фантазии, фантазии в полёте».
Спасение духовности в человеке и обществе, сохранение нравственной памяти народа, без которой не может быть национального и просто человеческого достоинства, — главная идея романа уральской писательницы.
Перед вами грустная, а порой, даже ужасающая история воспоминаний автора о реалиях белоруской армии, в которой ему «посчастливилось» побывать. Сюжет представлен в виде коротких, отрывистых заметок, охватывающих год службы в рядах вооружённых сил Республики Беларусь. Драма о переживаниях, раздумьях и злоключениях человека, оказавшегося в агрессивно-экстремальной среде.
Эта повесть или рассказ, или монолог — называйте, как хотите — не из тех, что дружелюбна к читателю. Она не отворит мягко ворота, окунув вас в пучины некой истории. Она, скорее, грубо толкнет вас в озеро и будет наблюдать, как вы плещетесь в попытках спастись. Перед глазами — пузырьки воздуха, что вы выдыхаете, принимая в легкие все новые и новые порции воды, увлекающей на дно…
Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)