Европейские негры - [45]

– Однажды только мне показалось, когда я шел по улице, за мною следила какая-то неблаговидная фигура в черном фраке. Я взял фиакр и проехал на другой конец города, так-что, надеюсь, он не узнал, где я живу.

– Благодарю вас, Бейль, сказал Бранд, пожимая ему руку. – Я вполне полагаюсь на вашу осторожность. Я пойду взглянуть на ребенка.

Через четверть часа барон воротился к Бейлю. – Тяжело у меня на душе, сказал он: – и не с кем разделить мне мою печаль. О, как мне хотелось бы иметь человека, с которым мог бы я говорить! Будьте моим другом, Бейль.

– Я одинок в мире; в вас я нашел покровителя – можете ли вы сомневаться во мне?

– Да, я довольно узнал вас, Бейль: вы скромны и благородны; вам можно доверять все… Бранд задумчиво склонил голову на руку. – Мне кажется, что недолго осталось мне жить на свете; тогда этот малютка останется беззащитен, если не будете вы его защитником, продолжал он. – Вам надобно будет узнать, кто мать его… Да и теперь она захочет видеть его… она будет здесь, я не удержу ее от этих опасных свиданий. Да, от вас невозможно скрывать нашей тайны, и, не правда ли, вы будете верным хранителем её?

Бейль протянул руку барону.

– Слушайте же! О, как облегчено будет мое сердце, когда хоть один человек на свете будет знать меня таким, каким сделала меня судьба!

– Вы никогда не выезжали из Германии, начал Бранд: – вы не знаете, как прекрасен юг. Кто раз был в Италии, никогда не забудет её. Но еще прекраснее Сицилия; я до сих пор мечтаю о своей родине. Я родился в Палермо. Мать моя была сицильянка, отец – англичанин, который заехал в Сицилию на своей яхте, и влюбился в мою матушку. Он был старший сын лорда Кембля. Женившись, он написал своему отцу, прося его благословения; но старик, оскорбленный самоволием сына, лишил его наследства. Батюшка остался жить у своего тестя, маркиза Бианки, надеясь, что время смягчит гнев лорда Кембля. Скоро тесть умер; на долю моей матери досталось имение, хотя и не большое, но достаточное, чтоб жить прилично. Они были счастливы друг другом и двумя детьми.

Прошло несколько лет. Не знаю, хлопотал ли батюшка о примирении с отцом, но вдруг получил он уведомление, что лорд Кембль готов простить его, если он с своим семейством переедет в Шотландию, где жил старый лорд. Мы сели на корабль. Мне было тогда десять лет, сестре четыре года. Через несколько времени счастливо вышли мы на шотландский берег. У пристани ждали нас две кареты, присланные старым лордом, и мы поехали в его наследственный замок. Когда батюшка вошел вместе с нами в комнату, какой-то старик (его злое лицо тогда испугало меня) подал письмо, прочитав которое, батюшка сделался печален. «Друг мой, сказал он матушке, отец мой спешил сюда встретить нас, но занемог на дороге и остановился в одной деревне, за несколько миль отсюда. Он желает, чтоб я немедленно ехал к нему. Я должен исполнить его волю». – Матушка просила, чтоб он взял ее и нас с собою. – «Я боюсь оставаться одна в этом угрюмом замке, среди незнакомых мне людей», говорила она. – «Ужь ночь на дворе и дорога очень-дурна», отвечал отец: «тебе и детям было бы слишком-безпокойно провожать меня. И чего тебе бояться? Ты в своем замке, эти люди твои служители. Завтра до рассвета я буду опять с тобою». Комнаты замка были великолепны, но казались холодны и мрачны нам, привыкшим к легким зданиям Палермо.

Он поужинал с нами, осмотрел приготовленные для нас комнаты и отправился, поцеловав меня с сестрою и обняв матушку. Матушка печально села в кресла и взяла к себе на колени сестру; я смотрел вместе с ними в окно на отъезд батюшки. На дворе стояло несколько служителей с факелами; он сел на лошадь и поскакал; позади его поехал старик, передавший письмо, и несколько человек верхами. Я зарыдал, когда он скрылся за деревьями парка: мне казалось, что батюшку увозят насильно, что ему грозит какая-то беда. Матушка также была очень-грустна. Всю ночь мне грезились страшные сны, и вдруг я вскочил с постели: мне показалось, что около меня раздаются незнакомые голоса; в-самом-деле, проснувшись, я услышал говор в соседней комнате. Сестра также проснулась на этот шум и сидела на своей кроватке. «Что там говорят?» спросил я. «Не знаю», отвечала она, «но матушка там плачет». Я был тогда смел и боек; я бросился к дверям, с криком: «я защищу ее!» – но едва сделал я несколько шагов, как сильная рука схватила меня за плечо; я обернулся, это был злой старик, поехавший с батюшкою. «Куда ты?» спросил он сердито. – «К матушке; она плачет, ее обижают» отвечал я. – «Вишь, какой молодец! ложись-ко спать, да не суйся, где тебя не спрашивают». И с этими словами он толкнул меня к кровати. Никто никогда не бил меня; я вспыхнул; но что мог я сделать ему? и, стиснув зубы от гнева, я сел на кровать и стал прислушиваться. Да, это был голос матушки. Она рыдала, она говорила дрожащим голосом: «Отдайте же мне детей моих! Боже мой, что будет с ними!» И я кричал: «Мама! не бросай нас, мы здесь!» Но вдруг все затихло. Старик раскрыл окно и перегнулся, выглядывая на двор. У крыльца послышался стук колес, шум шагов, раздался крик матушки; я осматривался кругом, ища оружия: я хотел защищаться, мстить злому старику за себя и за матушку. Над моею кроватью висели кинжалы и пистолеты. Я тихо стал на кровать, вынул из ножен кинжал, который висел ниже других, и держал его за спиною. Опять раздался крик матушки: «Отдайте мне детей!» Старик закричал: «Ну, поворачивайтесь проворнее! Везите ее поскорее!» Снова послышался страшный, раздирающий душу стон матушки, хлопнул бич и колеса быстро зашумели по песку. Я крепче стиснул в руке кинжал. Старик закрыл окно и пошел ко мне, говоря: «Теперь приймусь за тебя, щенок: плетка тебя вышколит, будешь у меня шелковый». Я не помнил себя от ожесточения; но я рассчитал инстинктивно, что рука-моя слишком-слаба для удара, – когда он был на шаг от меня, в один миг упер кинжал рукояткою к своей груди и бросился на старика с кровати всем телом. Кинжал до самой рукоятки вонзился ему в грудь. Он упал мертвый, даже не застонал.