Европейские негры - [30]

Колени несчастной девушки дрожали; она часто должна была опираться об стену, чтоб не упасть; старуха поминутно останавливалась, дожидаясь её.

– Не бойся, милая, твердила она: – верно, ничего дурного он тебе не сделает; ведь ты первый раз в нашем доме, ни с кем не знакома?

– Ни с кем, ни с кем, повторяла девушка.

– Ну, так нечего и бояться. Только уж решительно не понимаю, зачем ты ему понадобилась.

Долго шли они, то спускаясь, то поднимаясь по лестницам, из одного корридора в другой, перешли через двор, потом опять поднялись по лестнице, прошли через корридор и наконец остановились перед дверью. Старуха постучала три раза. Дверь в тот же миг отворилась и старуха втолкнула девушку в ярко-освещенную комнату, оставшись сама в корридоре.

Высокий мужчина, ходивший взад и вперед по комнате, указал девушке стул, потом сложил руки на груди и начал снова прохаживаться, не обращая на нее никакого внимания.

Тот, для свидания с которым была призвана девушка, занят был другою сценою, в другой комнате, которая отделялась от первой темным кабинетом.

Эта вторая комната, огромная и высокая, была очень-чиста и довольно-хорошо меблирована. Окна и двери её все были закрыты занавесами, которые спускались от позолоченного карниза до самого пола. В одном углу был огромный камин, в котором пылали дрова. Подле него стоял старинный дубовый стол, украшенный резьбою; у стола старинные большие кресла. Насупротив стола толпились сильные, крепкие люди и в кругу их стоял тот лакей, которого мы видели в буфете. Он был бледен и корчился от страха.

Глаза всех были неподвижно устремлены к столу, за которым, опершись на спинку кресла, стоял молодой, стройный человек довольно-высокого роста; его гибкие, мускулистые члены изобличали чрезвычайную физическую силу; он был в охотничьем костюме и его сапоги с длинными шпорами, забрызганные грязью, показывали, что он прискакал сюда верхом и издалека. За поясом у него висел кинжал в богатой оправе. Лицо этого человека было правильно и приятно, но смугло, как у цыгана, длинные волосы черны, как смоль, и странную противоположность этому составляли его голубые глаза. Одна рука его, как мы сказали, опиралась на спинку кресла, другая играла рукояткою кинжала.

– Я не люблю осуждать, не выслушав оправданья. Говори же, что можешь сказать в извинение себе? Или пусть говорит каждый из вас, кто может чем-нибудь извинить его, произнес он своим звучным и приятным голосом.

Лакей сделал только несколько движений челюстями, как-бы давился словами или икал, и робко озирался на окружавших, которые отворачивались от него.

– Говори же сам, если не хотят другие.

– Что я могу сказать? произнес, наконец, жалким голосом лакей: – если я виноват в смерти старика, который не мешал нам, то накажите, но пожалейте меня хоть сколько-нибудь.

– Если ты хочешь пощады, сказал молодой человек: – так будь же прямодушен; как ты ни подл, я пощажу тебя, если ты сознаешься в том, чем еще провинился перед нами.

– Чем же я провинился еще? Лопни мои глаза, провались я на месте, если я чем виноват перед вами.

– Не лги, говори все, в чем виноват, или тебе будет дурно, повторил строгим голосом молодой человек.

– Чего вы от меня требуете? Я ничего не знаю.

– Ничего не знаешь?

– Ничего.

– Так буду же говорить я за тебя. Помните ли все вы, здесь присутствующие, что я вам уже давно говорил об этом человеке? Вы упросили меня, иначе его не было бы на свете полгода назад. Припомните ж это. Сознаешься ли хоть теперь? продолжал он, обращаясь к лакею и смягчая голос.

– Не в чем сознаваться мне.

– Так я должен говорить за тебя. Я случайно узнал, что этот человек был у директора полиции.

Эти слова подействовали и на обвиненного и на всех присутствовавших, как удар грома. Они все встрепенулись; он затрясся еще более прежнего и посинел.

– Да, он был у директора полиции, объявил ему, что знает шайку опасных людей и предлагал открыть их приюты, если ему дадут две тысячи гульденов; но директор, вы знаете, человек умный, почел его слова неправдоподобными и велел ему предоставить доказательства. Видите, я забочусь о вас, потому что узнал его проделку в тот же день. Ваша жизнь висела на волоске – только ваша, потому что я безопасен: ведь я не существую в вашем кругу, являюсь только изредка, случайно, чтоб награждать и наказывать. Да, вы были в опасности; потому что секретарь директора не был так беспечен, как его почтенный начальник, и велел полицейскому агенту наблюдать за донощиком и людьми, с которыми он видится. Но я навел его на другие следы, и он теперь следит за людьми неприкосновенными к нашим делам. – Что, правду я сказал? сознаешься теперь?

– Это ошибка! Пощадите меня, я этого не делал, вы ошиблись.

Вместо ответа, молодой человек вынул из кармана лист бумаги, развернул его и спокойно сказал: «Эта бумага тебе знакома?» Лакей опустил голову.

– Взгляните, его ли рукою это писано, продолжал он, отдавая бумагу другим.

– Да, его рука, сказали все.

– Вы помните, как наказываются подобные люди. Возьмите ж его.

Напрасны были крики, рыдания, сопротивление осужденного: его вывели в дверь, противоположную той, за которою была комната, где дожидалась решения свой участи блондинка. Все ушли. В комнате остался только молодой человек. Через минуту был введен к нему другой из виденных нами в буфете гостей, черноволосый мужчина с добродушным и красивым лицом.