Европейские негры - [16]

– Да, проговорил пожилой мужчина, нюхая табак: – покойница была почтенная дама, благодетельница бедных, снисходительна, можно сказать милостива к людям не столь знатным, как она. В-самом-деле, как ласково она принимала мою жену!

– Ласково, положим, возразил господин в очках: – но всегда давала вам чувствовать все превосходство своего положения в свете над вами, чувствовать, что она, знатная дама, делает вам честь, говоря с вами.

– Что ж? так и следует, сказал господин пожилых лет: – различие сословий и состояний – вещь прекрасная; я горжусь тем, что строго чту эти необходимые общественные условия.

– Только один из вашего семейства не держится этих правил, заметил господин в очках: – Артур не воспользовался вашим примером.

– Артур живет в обществе художников, которое, конечно, неслишком-благоприятно действует на него, заметил старик; но…

– Оставь свои шутки, Альфонс, сказал белокурый молодой человек: – до свиданья, папа, продолжал он, подавая руку старику. Я через полчаса буду дома.

И он ушел. Старик продолжал говорить с зятем. Подойдя к дому, Альфонс увидел на лестнице свою трехлетнюю дочь. Она в легком шерстяном платьице сидела на холодных камнях.

– Что ты здесь делаешь, Анета? с испугом спросил отец: – и где Оскар?

– Я вышла поиграть на крыльце, отвечала девочка: – а Оскар побежал в лавочку, за угол.

– Дома ли мама?

– Кажется, дома; впрочем, не знаю: я давно ее не видала, отвечала девочка.

Он взял ее за руку и, входя в комнаты, услышал веселый разговор между прислугою.

– Как можно оставлять детей без надзора? сердито сказал он: – в такую холодную погоду они раздетые бегают по двору. Скорее сходите за Оскаром; он ушел за ворота. Мы с вами поссоримся, если вы будете так смотреть за детьми, прибавил он, обращаясь к няньке.

– Дети сейчас были здесь, отвечала нянька: – не знаю, сударь, где вы найдете няньку лучше; я, кажется, и так уж в нитку тянусь. – Не больно я тебя боюсь, проворчала она, когда отец ушел: – барыня меня любит, так ты ничего не посмеешь сделать.

Альфонс прошел в комнату жены. Она тодько-что проснулась, хотя было уже одиннадцать часов, и в изящном неглиже пила кофе. Услышав голос мужа, молодая женщина повернулась в креслах так, чтоб сидеть к дверям спиною.

– Это я, моя друг, сказал он довольно-кротким голосом.

Она не отвечала.

– Хорошо ли ты почивала, мой друг? продолжал муж.

– Да, пока тебя не было, все было тихо; никто не бранился с бедною прислугою, насмешливо сказала жена.

– О, так тебе уж донесли! сказал он, начиная сердиться. – Да, надобно было похвалить эту прислугу, и было за что. Ты, конечно, не знаешь, где дети?

– Надеюсь, я могу положиться на мою няньку.

– Да, можешь, если хочешь, чтоб дети без теплого платья бегали по двору в такой холод. Анета сидела на крыльце, Оскар выбежал за ворота, а твоя нянька занимается в кухне сплетнями.

– Что ж тут удивительного? отвечала жена прежним тоном: – Анета побежала встречать своего доброго и заботливого папа.

– А если б сидела с тобою, не побежала бы, и я не боялся бы, что она простудится. Но ты до сих пор еще не виделась с детьми.

– Альфонс, ты своими вечными упреками как-бы нарочно стараешься уничтожить во мне всякую привязанность к тебе.

– Друг мой, ты капризничаешь и скучаешь от пустоты, бездействия, которое сама на себя наложила, а хозяйство расстроивается от этого, дети могут погибнуть.

– Перестаньте мучить меня, жестокий человек! сказала молодая женщина и зарыдала.

Муж должен был удалиться в свой кабинет, чтоб избежать совершенной ссоры. Жена улеглась в постель: с ней сделался мигрень.

Альфонс с женою жили во втором этаже; бельэтаж занимали сами Эриксен, его тесть и теща. Тут господствовал строгий и холодный порядок, вполне-соответствовавший характеру г-жи Эриксон, женщины властолюбивой, строгой и сухой; она беспрекословно управляла всем, потому что миролюбивый и добродушный старик старался избегать всяких неудовольствий.

Обед был скучен; расстроенный Альфонс говорил мало; другие молчали. После обеда Артур, стоя у окна, чертил пальцем на вспотевших стеклах фигуры и силуэты, линии которых через минуту искажались, сбегавшими вниз каплями влаги.

– Смотря на тебя, сказал Альфонс: – я иногда жалею, зачем и я не художник: ты так счастлив своими вечными мечтами об искусстве.

– Слишком-довольно иметь в семействе и одного живописца, сказала г-жа Эриксен. Мне жаль, напротив, что Артур занимается такими пустыми забавами.

– Быть живописцем еще ничего, прибавил отец: – но дурно делает Артур, что не посвящает себя какому-нибудь серьёзному роду, например, исторической или портретной живописи, а до сих пор все чертит какие-то эскизы, которыми не приобретешь ни славы, ни денег.

– Впрочем, Артур, важно сказала мать: – я предоставлю тебе случай выказать свое искусство перед высшим обществом с самой выгодной стороны. Мы на-днях должны дать вечер; мне хотелось, чтоб он выходил из ряда обыкновенных, и я придумала устроить на нем живые картины.

– Превосходная мысль, матушка, сказал Артур.

– Ты будешь помогать мне, но под условием: слушаться меня в выборе сюжетов и распределении ролей. Я хочу, чтоб все это было соглашено с отношениями, которых нельзя не уважать светским людям. Необходимо, чтоб ни одна из дам и девиц, которые согласятся принять участие в наших картинах, не могла оскорбиться тем, что ей назначена роль, несоответствующая положению её в свете.