Европейские негры - [13]
– А, это вы, Штайгер! сказал книгопродавец. – Посидите вот на ящике, я сейчас дочитаю эту рецензию в газете; она касается вашего перевода.
Штайгер сел на ящик с книгами, положил шляпу на колени и смотрел на книгопродавца не спуская глаз.
– Да, вот что говорят о вашем переводе – извините, я прочту вам этот отзыв, несовсем для меня приятный: «Имя переводчика, г. Штайгера, нам неизвестно…» ну, и так далее, то-есть, упрекают собственно только меня, зачем я не поручил перевода какому-нибудь известному литератору. Разумеется, я мог бы это сделать: от денег никто не откажется.
Штайгер уныло повернул в руках свою старую шляпу.
– Потом рецензент обвиняет меня в том, что выпуски романа издаются слишком-медленно. Сколько ливрезонов у нас выпущено?
– Четыре, холодно отвечал Бейль: – а в других переводах вышло только два выпуска.
– Ну, да ведь то не ливрезоны, а томы, с неудовольствием сказал книгопродавец: – вам нужно поторопиться, любезный г. Штайгер.
– Я работаю день и ночь, отвечал переводчик: – мне самому нужно работать как можно больше, чтоб кормить семейство. Я принес рукопись для пятого выпуска. Она была бы готова третьего дня, если б не болезнь и смерть моей дочери…
– У вас умерла дочь? с участием спросил конторщик: – ужели m-lle Клара? Нет, скажите, не она…
– Нет, Бог еще милостив ко мне; умерла моя самая младшая дочь, больной ребенок.
– Не горюйте много, скажите лучше: слава Богу, что он взял ее к себе, наставительным тоном произнес книгопродавец: – ведь дети, хоть и милы, да лишняя тяжесть. Дайте же рукопись… Гм! еще два листа нужно, чтоб был полный ливрезон, а я желал бы, чтоб все было готово нынче же.
– Желал бы и я, сказал Штайгер с смущенною улыбкою, вертя шляпу в руках: – потому что теперь половина месяца, жалованье Клары мы прожили, особенно с похоронами, и я был бы очень-рад, если б готов был пятый выпуск, чтоб получить…
– Да, и я был бы рад, если б вы приготовили пятый выпуск, и жаль, что вы не приготовили. Публика ждет, время идет, книга издается в других переводах – смотришь, и убыток. Да и за проданные экземпляры жди денег. Вы, писатели, люди счастливые: принес рукопись, сейчас же получил деньги – и кончено. А знаете ли, сколько времени нужно мне ждать выручки?
– Не знаю, терпеливо сказал переводчик.
– Приходится года по два, да, года по два, еще и побольше иной раз. Это ужасно!
– За-то получаете вы тогда большие суммы, возразил Штайгер: – а тут дело идет о нескольких гульденах, которые заработаю вам в два, три дня. Я прошу вперед…
– Не говорите о том, чтоб давать вперед… нынче не такие времена.
– Но вы платите мне так мало, боязливо сказал старик: – потому и можно бы сделать мне такое одолжение. Я попросил бы только четыре гульдена.
– Я плачу вам мало! вскричал разгневанный книгопродавец: – пощадите, милостивый государь! за лист вы получаете гульден и тридцать крейцеров – это по-вашему мало! Кто нам вчера писал, что готов переводить по гульдену и двенадцати крейцеров лист? Ведь еще человек с именем в литературе?… Кажется, г. Гинтермайер. Не показать ли вам письмо? Бейль, посмотрите под литерою Г. последнее письмо доктора Гинтермайера.
– Нечего искать: оно, вероятно, из числа тех, которые вы, как говорите, оставляете у себя дома, насмешливо отвечал конторщик.
– Может-быть, может-быть, поспешно отвечал книгопродавец, чтоб не услышать чего-нибудь еще более-неприятного: – верно, я забыл его дома. Да все-равно, уверяю вас, гульден и двенадцать крейцеров за лист…
– Это невозможно! отвечал Штайгер, покачав головою.
– Во всяком случае, я не могу никак давать вперед денег за издание, которое приносит мне так мало выгоды.
Конторщик нахмурил брови и важным тоном сказал: – послушайте, господин Штайгер, вы просите вперед денег действительно вовсе нерезонно. Вы хотите на них купить хлеба, чтоб ваши дети не голодали, быть-может, даже несколько полен дров, чтоб они и не мерзли. Но г. Блаффер не должен давать вам этой ничтожной суммы, потому что вы переводите роман, в котором описываются страдания американских негров – описывается голод, нищета и мучения всякого рода. Вам трудно будет выдержать истинный тон в переводе, сохранить, так-сказать, букет подлинника, если вы не прочувствуете сами всего, что описывается в этом романе, потому и нельзя вам брать денег. Поголодайте, похолодайте, прислушайтесь к плачу детей – и перевод ваш много выиграет в букете колорита и верности тона, как я уж сказал.
С этими словами он захлопнул свою книгу, встал с табурета, так-что он полетел в другой угол, и вышел из конторы, мимоходом яростно покрутив перед зеркалом свои большие черные усы.
Книгопродавец был ошеломлен и взбешен. Но началу речи ему было показалось, будто Бейль хочет в-самом-деле урезонить переводчика, и он даже одобрительно закивал головою; но конец совершенно озадачил его, и руки его судорожно сжимались в кулаки. Он готов был растерзать конторщика; но мужественно удержался и только с глубоким вздохом пожал плечами. Робкий Штайгер все время, потупив глаза, не знал, что ему делать, хотя в душе твердил: «О, какая правда! правда, правда!» и пятился к двери, которая вдруг отворилась так быстро, что бедный старик едва успел посторониться.
«В Верхней Швабии еще до сего дня стоят стены замка Гогенцоллернов, который некогда был самым величественным в стране. Он поднимается на круглой крутой горе, и с его отвесной высоты широко и далеко видна страна. Но так же далеко и даже еще много дальше, чем можно видеть отовсюду в стране этот замок, сделался страшен смелый род Цоллернов, и имена их знали и чтили во всех немецких землях. Много веков тому назад, когда, я думаю, порох еще не был изобретен, на этой твердыне жил один Цоллерн, который по своей натуре был очень странным человеком…».
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.